Рузвельт, похоже, колебался между различными нечетко сформулированными возможностями. В частной беседе со Сталиным, состоявшейся 1 декабря, он заметил, что, по его мнению, преждевременно рассматривать в Тегеране предложения относительно всемирной организации, которую он вкратце обрисовал Сталину. Концепция небольших организаций, обеспечивающих порядок, требует дальнейшего изучения. В ходе беседы Сталин сообщил Рузвельту. что изменил мнение и согласен, что организация должна быть международной, а не региональной. Рассмотрение этой темы было отложено до будущих времен, поскольку каждый из них должен был тщательно изучить все проблемы, которые могли возникнуть по ходу дел. К примеру, что может произойти, если четыре страны, составляющие контролирующий орган, не найдут общего языка?

Недопонимание, наиболее вероятно, может возникнуть в связи с территориальными вопросами. В Тегеране Сталин говорил по крайней мере в отношении нескольких требований, которые собиралось предъявить советское правительство. Я уже рассказывал о притязаниях на Дальнем Востоке. В Европе советское правительство добивалось, во-первых, признания за Советским Союзом всех территорий, которые он получил в период сотрудничества с Германией и которые перечислялись в связи с обсуждениями англо-советского соглашения; во-вторых, передачи СССР части Восточной Пруссии. выходящей на побережье Балтийского моря, включая Кенигсберг, и. в-третьих, присоединения к СССР части Финляндии, расположенной в непосредственной близости от Ленинграда.

Отсюда следует, что позиция советского правительства в отношении территориальных вопросов, как выяснилось в Тегеране, заключалась в том, чтобы потребовать все, что хотелось; при этом Соединенные Штаты и Великобритания должны были получить то, что хотели, но, естественно, не то, на что претендуют русские. Так что, несмотря на утверждения, что советское правительство придерживается Атлантической хартии, действовало оно по своим собственным правилам.

В противоположность России подход американского правительства отличался добродетельностью, но был весьма неэффективен. Американцы исповедовали справедливые принципы управления и стремились избежать ответственности за любые территориальные соглашения военного времени. По этой причине они пытались уговорить своих партнеров оставить территориальные вопросы, когда не придется принимать во внимание военные проблемы.

Подход британского правительства отличался большей гибкостью, обращая внимание на те пожелания советской стороны, которые основывались на безопасности, были связаны с историческим прошлым страны или имели под собой какое-то другое безусловное обоснование. Как вы помните, в беседе трех глав правительств, проходившей во время завтрака 30 ноября, Черчилль высказал мнение по вопросу доступа в порты теплых морей. Он заметил, что крайне важно, чтобы государства, которые будут управлять послевоенным миром, не имели территориальных и других притязаний. Если великим державам удастся урегулировать эти вопросы приемлемым образом, то, как ему кажется, на земле действительно наступит мир. В связи с этим советские требования в отношении западных границ не вызвали возражений со стороны премьер-министра. Но относительно других территориальных притязаний, где, по его мнению, советское присутствие будет выглядеть не иначе, как неоправданное вторжение, – в Западной Европе, на Ближнем Востоке и на Африканском побережье – британское правительство выступит категорически против. Кроме того, Черчилль и Идеи были обеспокоены тем, что территориальные притязания советской стороны могут превратить Европу в огромное скопище небольших зависимых государств – в „распыленную“ Европу. Дабы не допустить такого положения, в Тегеране искали пути возможного объединения малых государств – в советы, федерации, союзы.

Разработка планов военных операций была завершена; Рузвельт. Черчилль и Сталин пытались выработать соглашение в отношении того, что делать с Германией после окончания войны. Становилось ясно, что все обещания, исходившие из Москвы, будто немецкий народ и армия не пострадают, если свергнут Гитлера, были всего лишь тактическими уловками.

В Тегеране в личных беседах Сталин с гневом говорил о том, что пришлось вынести советским людям; он был твердо убежден, что немецкое государство найдет способ возродиться, если только не будет разбито вдребезги. Черчилль, похоже, разделял его чувства, но боялся, как бы они не стали управлять рассудком. Кроме того, он опасался, что с падением Германии Советский Союз займет главенствующее положение в Европе. Рузвельт, подобно Сталину, считал необходимым жестоко наказать Германию.

Руководители государств утвердили все планы относительно безоговорочной капитуляции Германии, уничтожения нацизма и осуществления строгих мер надзора, рассмотренные министрами иностранных дел. Сталин заявил, что считает все эти меры „очень важными, но недостаточными“. На следующий день, разговаривая с Рузвельтом, Сталин обронил, что, по его мнению, Черчилль, как и он, рассчитывал на то, что Германия будет находиться под контролем. Уверенность Сталина в том, что британский партнер на самом деле не рассчитывает на то, что Германия перестанет представлять угрозу для мира, усилилась благодаря разногласиям, возникшим в тот же день на заседании, посвященном военным планам. Вечером того же дня на обеде Сталин поддразнивал, можно даже сказать, насмехался над Черчиллем. Несколько его замечаний можно было понять так, что премьер-министр будто бы испытывает тайную привязанность к Германии. Сталин повторил, что если в отношении Германии не будет предпринято жестких мер, то она сможет подняться за десять-пятнадцать лет, чтобы погрузить мир в новую войну. Он убеждал, что, по крайней мере, необходимо принять еще две меры помимо тех, что они уже обсудили.

В беседе Сталина с президентом относительно будущей всемирной организации шел разговор о том, что они трое должны иметь право распоряжаться важными стратегическими объектами на тот случай, „если Германия шевельнется“, чтобы тут же ее остановить». Это первая дополнительная мера, а вторая заключается в том, что следует уничтожить по крайней мере пятьдесят, а может, и сто тысяч высших немецких чинов.

Вот как вспоминает Черчилль об этой беседе в записке от 19 апреля 1944 года к заместителю министра иностранных дел Кадогану: «Сталин говорил о казни огромного количества, свыше пятидесяти тысяч человек, штабных офицеров и военных экспертов. Затрудняюсь сказать, шутил ли он или говорил всерьез. Царила обстановка мрачного веселья. Сталин также заявил, что потребует на неопределенный период четыре миллиона немецких мужчин на работы по восстановлению России».

Черчилль активно возражал против того, что он называл хладнокровным убийством солдат, сражавшихся за свою страну. Будет справедливо, если военные преступники, заявил премьер-министр, совершившие варварские деяния, предстанут перед судом, но он выступал категорически против наказания людей в политических целях.

На следующий день, 1 декабря, «Большая тройка» вернулась к теме, которую месяц назад обсуждали министры иностранных дел: стоит ли разделить Германию на несколько государств. Сталин уверенно высказался в пользу такого решения. Взвесив все «за» и «против», Рузвельт согласился со Сталиным. Черчилль сказал, что в принципе он не против, но все-таки более заинтересован в отделении Пруссии, которая, по его мнению, является центром немецкого милитаризма.