В других разделах говорилось следующее:

Личные заявления, сделанные каждым по окончании конференции, находились в гармонии с совместным заявлением. Кто может усомниться в словах Рузвельта, произнесенных им перед американскими войсками, размещенными в Като-Амирабаде, недалеко от Тегерана: «Я прибыл сюда четыре дня назад, чтобы встретиться с главой Советской России и премьер-министром Англии и попытаться решить два вопроса: согласовать военные планы совместных действий трех государств, рассчитанные на возможно быструю победу в войне, и обговорить мирные условия – попытаться спланировать такой мир для нас и наших детей, в котором был бы положен конец войнам. И я считаю, мы весьма преуспели в этом».

Пожалуй, он никогда больше не испытывал такой уверенности в своих словах. Оглядываясь на решения, принятые на конференциях в Москве, в Каире, в Тегеране и снова в Каире, президент убеждался, что многие из них являются крайне важными.

В военной сфере к ним можно было отнести стратегические планы, разработанные для Европы («Оверлорд» и «Энвил», кодовое название предполагаемой высадки в Южной Франции), и планы операций в Тихом океане, подтвержденные советским обещанием вступить в войну на тихоокеанском театре военных действий; в сфере общеполитических вопросов – подписание Декларации четырех и выработку стратегического курса для Италии; Каирскую декларацию в отношении Японии и Китая, соглашение по обеспечению безопасности Ирана, договоренности сохранить независимость Австрии и Финляндии, отсрочку решений в отношении Польши (о чем я вскоре коротко расскажу). Кроме того, были обозначены намерения в части формирования и совместной деятельности в постоянно действующей организации по сохранению мира.

Взгляды Черчилля были более приземленным, но все же достаточно радужными. Вспоминая впоследствии свои ощущения после Тегерана, он писал: «Лично я был доволен. Нам удалось оценить ситуацию на всем театре военных действий, поскольку обсуждение проходило в дружеской атмосфере и едином понимании ближайших целей».

Вероятность того, что некоторые возникающие политические вопросы способны возбудить серьезные проблемы, казалась незначительной и относилась скорее к разряду теоретических.

Сталин, похоже, был доволен не меньше, чем Рузвельт; у него тоже было много причин для того, чтобы чувствовать себя удовлетворенным. Советскому правительству было дано твердое обещание, что в течение нескольких месяцев Запад осуществит вторжение на континент. Сдвинулся с места вопрос относительно территориальных требований. Предоставилась удобная возможность решить, какие преимущества можно получить в связи с обещанием о вступлении в войну на тихоокеанском театре.

Во всяком случае, советские средства массовой информации восторженно комментировали результаты встречи. Пресса прямо-таки захлебывалась от похвал. На заводах, фабриках и в различных государственных учреждениях прошли митинги, на которых политинформаторы объясняли значение совместного заявления, принятого в Тегеране. На этих митингах часто задавался один и тот же вопрос: «Мы и раньше слышали, что скоро должен открыться второй фронт. Когда же это произойдет?», на который следовал интересный ответ: «Сталин оставил Россию, чтобы присутствовать на конференции, а это означает, что на сей раз вопрос решен окончательно».

Отвечая на послание Рузвельта в день опубликования совместного заявления, 6 декабря, Сталин написал: «Теперь существует уверенность, что наши народы будут действовать сообща и в настоящее время, и после окончания войны». В конце послания он выражал надежду, что «встреча в Тегеране не может считаться последней, и мы вновь увидимся».

Первое обращение Рузвельта Сталину, после отъезда из Тегерана, датировано 3 декабря и, вероятно, отправлено из Каира. В совместном послании от 6 декабря Рузвельт и Черчилль сообщили Сталину результаты каирской встречи. Сталин ответил в тот же день. После этого Рузвельт попросил Гарримана передать Сталину запечатанное письмо. Гарриман, не ознакомленный с содержанием письма, передал его Сталину 18 декабря. 21 декабря в ответном сообщении Сталин подтвердил получение письма и, кроме того, в частности, написал: «Я рад, что судьба предоставила мне случай оказать Вам услугу в Тегеране. Я также придаю важное значение нашей встрече и переговорам…» О содержании письма Рузвельта я могу только гадать.

Ежедневный обмен любезностями вскоре должен был подвергнуться испытанию на прочность. Выяснилось, что запросы советской стороны возросли. Советская пресса опять повела кампанию против союзников. Официальные лица, казалось, обрели прежнюю решимость в отношении вопросов, связанных с соглашениями о совместных действиях в военных операциях и поставками по ленд-лизу. Они предъявляли претензии в отношении выполнения обязательств союзниками, но были глухи к просьбам американской стороны. Уже в январе 1944 года Гарриман опять начал жаловаться на то, сколько сил и терпения необходимо, чтобы иметь дело с русскими. Его чувства нашли отражение в послании от 22 января, адресованном Черчиллю, в котором он поздравлял премьер-министра с благополучным возвращением в Британию из Карфагена, где тот перенес серьезное заболевание, и, кроме того, написал: «Русский медведь много требует, да еще и кусает руки, которые его кормят».

На основании сообщений, периодически появлявшихся в печати, сотрудники американского посольства в Москве сделали вывод, что «влиятельные лица в партии и правительстве, относящиеся с подозрением к иностранному влиянию, включая НКВД и некоторые изоляционистские круги, встревожены всенародным энтузиазмом по поводу международного сотрудничества, явившегося результатом Московской и Тегеранской конференций, и призывают соблюдать осторожность».

Ни одна из проблем, обсуждавшихся на конференции, не была столь серьезной, как польская проблема, оказавшая влияние на все народы и государства Центральной Европы.

Снова Польша и регион вокруг нее

Выяснив во время Московской конференции, как отрицательно относится советское правительство к польскому правительству в изгнании, официальные лица США были разочарованы. Польское же правительство в Лондоне обескураживало явное нежелание Хэлла бороться за его судьбу и его непонимание того, чего заслуживает Польша.

В ожидании встречи глав государств в Тегеране это польское правительство 19 ноября заявило о своих целях. В меморандуме президенту, который посол Польши в Вашингтоне передал Хэллу, содержалась просьба убедить Сталина возобновить отношения и позволить правительству в изгнании вернуться в Польшу, когда советские войска пересекут ее прежние границы. Если советское правительство откажется выполнить эту просьбу, предупреждалось в нем, польское правительство сочтет вступление советских войск на территорию Польши вторжением и будет вынуждено оказать политическое сопротивление, а его сторонники в Польше останутся в подполье. Что касается границ, в меморандуме утверждалось, что польское правительство в изгнании не желает и думать о том, чтобы уступить «свои восточные территории Советскому Союзу, даже если в качестве компенсации получит Восточную Пруссию, Данциг, Оппельн и Силезию». Меморандум, представленный британскому правительству для Черчилля, имел то же содержание. Но в нем более полно объяснялись операции, осуществляемые нелегальными организациями в Польше, и содержались инструкции, направленные этим силам правительством в Лондоне. Вот как выглядят инструкции, изложенные в ноте Миколайчика Черчиллю от 16 ноября 1943 года. В одном из параграфов читаем: «Вступление советских войск на территорию Польши без предварительного возобновления отношений заставит правительство Польши принять политические меры против насилия над суверенитетом Польши, в то время как местной администрации и армии Польши придется продолжать работать в подполье. Правительство предупреждает, что в таком случае террористические методы Советского Союза по уничтожению польских граждан вынудят его принять меры самообороны».