Харбине, была и просоветски настроенной, и убежденной социалисткой. Во время плавания она оказалась в центре внимания австралийских военнослужащих, возвращавшихся из Кореи, флиртовала с ними, в разговорах «допускала явно прокоммунистические высказывания», внушала членам экипажа, что они подвергаются эксплуатации. В результате военные («один из них так разозлился, что хотел сбросить ее за борт») донесли на нее в ASIO. Кощевским все-таки разрешили высадиться после того, как министр иммиграции Холт разобрался, что Наташа – просто беспечная девушка, еще слишком юная, а родители не представляют ни малейшей опасности. Но ASIO все равно взяла их под наблюдение. Между тем Наташа пошла учиться искусствоведению, параллельно устроилась работать на фабрику по пошиву носовых платков, но вскоре ее оттуда уволили за то, что она подбивала других работниц протестовать против капиталистической эксплуатации. Ей очень хотелось репатриироваться в Советский Союз (где она, конечно, никогда не бывала), и в конце концов родители, поборов сомнения, поддались на уговоры дочери. Наверняка на их решение повлияло и то обстоятельство, что выставка картин Кощевского, состоявшаяся в январе 1953 года в галерее Дэвида Джонса, не имела успеха. В конце 1954 года вся семья репатриировалась в СССР[789].

В 1950-е годы красные русские в Австралии, как правило, старались держаться тише воды ниже травы. Хотя попытки правительства Мензиса объявить Компартию Австралии вне закона провалились (из-за результатов референдума, проведенного по этому вопросу в 1951 году), политическая атмосфера в Австралии начала 1950-х годов была такова, что ни у кого, кроме самых отчаянных смельчаков, не возникало желания афишировать свои связи с какими-либо левыми, просоветскими организациями. Немного удивительно, что в те годы продолжал существовать Русский общественный клуб: например, сиднейскому Дому Маркса, которым заведовал коммунист Сэм Мостин, бывший муж Беллы Вайнер, пришлось закрыться, и Австралийско-советскому дому в Мельбурне тоже[790]. Поговаривали, что в то время Русский общественный клуб приготовился уйти на подпольное положение[791], но в итоге прибегать к таким радикальным мерам не понадобилось. Во второй половине 1950-х в клубе наступило затишье; даже в ASIO к нему теряли интерес[792]. После дела Петрова советское посольство было закрыто на пять лет, хотя были сделаны распоряжения, благодаря которым клуб по-прежнему мог показывать советские фильмы. Теперь среди членов клуба преобладали молодые китайские русские, и многие из них политикой не интересовались – просто немного бунтовали против родителей; кроме того, туда начали наведываться греки. Несмотря на общую тенденцию к аполитичности, клуб обзавелся внутренней «фракцией» коммунистов (что, в общем, было обычным делом для организаций-ширм, однако в клубе такого ранее не наблюдалось), и эта фракция анонсировала свои мероприятия в партийной газете Tribune[793]. Бывший председатель клуба Борис Бинецкий, которого в ASIO называли «прокоммунистом», по-прежнему входил в клубный комитет. Кое-кто из других старых знаменосцев, например, Августа Клодницкая[794] и Мария Нестор[795], по-видимому, полевели, взяв курс на Компартию Австралии.

Из числа оставшихся в Австралии собеседников Гордеева – ди-пи, подумывавших о репатриации, – Кузьма Муратиди (с его сложным русско-греческим наследием) сделался в итоге греком Муратидисом, но в начале 1960-х время от времени по старой памяти захаживал в Русский общественный клуб. Его называли «просоветским», но отмечали, что он не особенно интересуется политикой, а его отец настроен решительно антикоммунистически. Завсегдатаем клуба оставался и Георгий Марфутенко, он приходил туда вместе с первой женой Лидией; в ASIO его относили к категории прокоммунистов. Как ни мечтал он когда-то о Советском Союзе, теперь он жил в Бэнкстауне и работал машинистом на железной дороге. В 1973 году, уже разведясь с первой женой и женившись на Марии, тоже из советских ди-пи, он наконец получил австралийское гражданство[796].

Глава 9 ASIO и холодная война

ASIO и ее предтечу, Бюро расследований стран Содружества (Commonwealth Investigation Service, CIS), тревожило возможное внедрение в страну и левых, и правых элементов из-за послевоенной программы иммиграции. Но через несколько лет после окончания Второй мировой войны стало очевидно, что страх перед коммунистами (возможными советскими шпионами) куда сильнее страха перед пособниками нацистов или японцев. Разумеется, в контексте холодной войны это было понятно: новым врагом стал коммунистический Советский Союз, а старые враги – нацистская Германия и Япония – были уже разгромлены, так что пособничество немцам или японцам стало восприниматься как дело прошлое, не имевшее отношения к настоящему. Кроме того, коммунисты (и евреи) всегда пугали австралийскую публику гораздо больше, чем нацисты.

Среди русских иммигрантов, прибывавших в Австралию после войны, почти наверняка было больше бывших пособников нацистов, чем тех, кто симпатизировал коммунистам. Однако внутри самой этой группы на раннем этапе холодной войны люди гораздо больше боялись быть заподозренными в симпатиях к коммунизму, чем в коллаборационизме. В конце 1950-х годов социолог Ежи Зубжицкий, пытавшийся побеседовать с одним русским рабочим средних лет, бывшим перемещенным лицом, почти ничего не смог от него добиться, кроме единственного заявления, что он антикоммунист: «Он просто зациклился на ненависти к коммунизму и требовал, чтобы я обязательно записал его слова»[797]. Люди, которых опрашивал Зубжицкий, почти наверняка принимали его за агента правительства, собиравшего информацию с тем, чтобы потом использовать ее против них. Возможно, тот человек и в самом деле был страстным антикоммунистом, но мы этого никогда не узнаем. Единственное, в чем можно не сомневаться, это то, что он очень хотел, чтобы таковым его считали австралийские власти.

Несмотря на распускавшиеся в годы холодной войны страшилки о повсеместно затаившихся красных (Reds under beds – «красные под кроватями»), большинство старых австралийцев (за исключением коммунистов и других, которых мазали одной с коммунистами краской) продолжали жить в мире, где меры по обеспечению безопасности почти не нарушали повседневную жизнь, «надзор» был понятием из шпионских романов, а слово «шпионаж» так и вовсе отдавало заморской экзотикой. Совсем иначе дело обстояло с русскими иммигрантами: у многих из них за плечами был длительный опыт жизни в полицейских государствах (будь то зоны немецкой или японской оккупации или же СССР). Даже в Австралии они жили не только в воображаемом, но и в реальном мире, в котором и надзор, и шпионаж хоть и внушали страх, но были явлениями вполне знакомыми и будничными. Просто этот мир последовал за ними в Австралию.

Коммунистическая угроза

Спецслужбы и раньше не спускали глаз с некоторых русских иммигрантов довоенной поры, подозревавшихся в 1940-е годы в симпатиях к СССР или к коммунизму, и список подозрительных лиц перешел от них к ASIO. В Мельбурне среди людей, находившихся под наблюдением, были: Авраам