прочно угнездившийся в теле. В главе 8 я подверг рассмотрению клинический случай Люсиль, рассказывавшей, что она ощущает во влагалище постоянное возбуждение, которое никак не может разрядить. По мере продвижения нашей терапии Люсиль стала осознавать, что в ее личности присутствует какая-то доля «безуминки». Она чувствовала смущение и одновременно ощущала собственное отличие от других людей, причину чего мы можем проследить в воздействии со стороны отца, который, с одной стороны, сам был чрезмерно озабочен сексуальными проблемами, а с другой – порицал в других людях всякое выражение сексуальных чувств или интересов. Мать Люсиль вела себя на публике как щепетильная жеманница, что не мешало ей искать тайные сексуальные удовольствия и находить их. Все это являло собой пример достаточно типичной ситуации – двойственной и противоречивой, когда ребенок получает две совершенно противоположные установки: одна из них характеризует сексуальность как нечто возбуждающее и восхитительное, другая – как столь же скверное и грязное. Вдобавок оба родителя проявляли открытый интерес к ее сексуальности; в частности, отец частенько и совсем не безучастно притрагивался к ее ягодицам. Одного этого было достаточно, чтобы доводить бедную девочку едва ли не до безумия, но ей, благодаря исключительно сильному телесному зажиму, удавалось сохранить определенную цельность личности и психическое здоровье. Макс, случай которого рассматривался в предыдущей главе, был доведен почти до сумасшествия своей матерью, старавшейся, по его словам, «во всем взнуздать и оседлать меня». В нем, правда, не развилась телесная ригидность, характерная для Эстер или Люсиль. Вместо того чтобы добиваться контроля над владевшим им возбуждением через посредство ригидности тела, он давал этому возбуждению выход в почти принудительной сексуальности и во вспышках дикой ярости. Однако указанное поведение не оказывало влияния на уменьшение глубинного возбуждения и связанного с ним разочарования, от которого он сильно страдал. Это разочарование брало свое начало в сильных напряжениях, существовавших в его теле и размыкавших энергетические связи между головой и телом, с одной стороны, и между тазом и туловищем – с другой.

Когда я смотрю на тела своих пациентов, то в тех напряжениях, которые их сковывают и ограничивают, вижу владеющую ими боль. Их сжатые губы, выпяченные подбородки, вздыбленные плечи, одеревеневшие шеи, раздутые грудные клетки, втянутые животы, неподвижные тазы, грузные ноги и узкие стопы являются верными признаками страха перед капитуляцией и болезненного, безрадостного бытия. Как правило, мои пациенты не жалуются на боль, хотя некоторые из них и могут испытывать эпизодические болевые ощущения в разных частях тела, скажем, в пояснично-крестцовом отделе спины. На что они жалуются – так это на эмоциональный дискомфорт, который как раз зачастую и приводит их к терапевту, но поначалу почти все они предполагают, что это чисто психологическое явление. Большинство людей боятся физической боли. Они реагируют на нее так же, как делали это в раннем детстве. Они стремятся как-то уйти от нее. Эго ребенка не может совладать с болью в такой же мере, как это может сделать эго взрослого человека. Если боль не уходит, дети уходят от нее сами, иными словами, они отделяются от собственного тела, диссоциируются от него и отступают в голову, где боль просто не существует. Подобное отступление происходит в тот момент, когда оказывается, что они не в состоянии противостоять боли, поселившейся в теле. Отступая из тела в голову, дети находят силы терпеть болезненную ситуацию, поскольку она больше не ранит их. Они становятся оцепеневшими и онемевшими. В норме здоровые взрослые люди в обстоятельствах, связанных с болью, не отступают из тела и не отъединяются от него. Эго у них достаточно сильно, для того чтобы не сломаться, если только ситуация не становится экстремальной, как это бывает в случае настоящих пыток на средневековый лад. Если взрослый, возмужалый человек от болезненных переживаний ломается или расщепляется – иными словами, диссоциируется от собственного тела, как это сделала Мадлен, – то это происходит потому, что из-за болезненных переживаний в детстве или даже в младенчестве связь между эго и телом оказалась у него ослабленной.

Возвращение в собственное тело представляет собой болезненный процесс, но, повторно переживая старую боль, человек восстанавливает связь со своей былой живостью и теми чувствами, которые он подавил в себе, дабы выжить. Перестав быть ребенком, зависимым и беспомощным, он получает возможность признать факт наличия в себе всяких чувств и выразить их в рамках той гарантированной безопасности, которую дает терапевтическая ситуация. Однако даже в этой ситуации пациенты бывают на первых порах слишком напуганы, чтобы отказаться от того контроля со стороны эго, который обеспечил им выживание.

Хотя капитуляция перед собственным телом включает в себя отказ от контроля над чувствами со стороны эго, она не сопровождается потерей контроля над поступками или поведением. Однако самоконтроль может быть утрачен, если испытываемые чувства очень сильны, а эго, напротив, слишком слабо. Когда мыслящий разум человека оказывается сокрушенным из-за сильного возбуждения, с которым он не в силах справиться, то такой индивид может потерять способность контролировать собственное поведение. Теперь он отдан на милость своих чувств и страстей, что способно привести к опасным и разрушительным поступкам. В числе подобных чувств может быть беспощадная ярость или кровосмесительная похоть. Всякий человек, который станет на деле реализовать подобные побуждения, считается обезумевшим или душевнобольным и вполне может очутиться в психиатрической больнице. Однако страх перед психическим заболеванием – это нечто гораздо большее, чем просто боязнь совершить какой-то отвратительный или предосудительный поступок. Сюда примешивается еще и страх потерять свое Я. Вспомним реку, которая разлилась и вышла из берегов настолько, что в огромной массе воды было невозможно выделить собственно реку. В такой обстановке река утрачивает свою идентичность; то же самое случается с человеком, которого захлестнули и затопили чрезмерные чувства. Утрата идентичности является одним из симптомов душевной болезни. Все мы знаем, что душевнобольной может полагать себя Христом, Наполеоном или еще какой-нибудь знаменитостью. Однако потеря идентичности вовсе не обязательно должна заходить настолько далеко. Когда у человека случается настоящий нервный срыв, он путается насчет того, кто он такой, где находится или чем занимается. Вместе с тем трудно считать кого-то психически больным, если он осознает свою идентичность и ориентируется в реалиях времени и пространства. Утрата границ собственной личности сопряжена с потерей чувства реальности и в конечном итоге с утратой осознания своего подлинного Я. Подобное переживание само по себе чрезвычайно пугает. Человек оказывается дезориентированным и деперсонализированным. В этом последнем состоянии он не осознает собственного тела, но зато после того, как наступила деперсонализация, страх исчезает. Диссоциация или отделение разума от тела, представляющее собой