– Слышу, – спокойно отзывается Казанцев, со своей койки, – Я, его, уже давно слушаю.

– Капец! – возмущаюсь я, – Днём по морозу бродили, а сейчас – дождь!

Вот, это да-ааа! Очередная крайность Кунаширской погоды. Я поднимаюсь с койки и свечу фонариком, через залитое снаружи каплями дождя, оконное стекло – мокрый градусник показывает плюс шесть градусов…

– Плюс шесть! Капец!

– Ладно, – сонно думаю я, снова падая на свою койку, – Посмотрим, какая погода будет днём.

Утром, я выглядываю за наружную дверь. Прямо в лицо, мне хлещут косые струи холодного дождя! Низкий туман плывёт прямо между кронами, обступивших полянку кордона, пихт и елей.

– Ну, уж нет! – возмущаюсь я, – На работу, сегодня – не пойдём!

– Да, уж! – соглашается со мной Казанцев, – В такую погоду – хороший хозяин собаку из дому не выгонит!

Сильный дождь, не переставая, идёт весь день!

– Давай, к устью сходим! – предлагаю я, дождавшись перерыва в дожде, – Глянуть, хоть, как там.

– Давай! – соглашается Казанцев, – Пока дождь снова не лупанул!

Мы надеваем штормовки и выходим на высокое крыльцо кордона. Шагаем по лесной поляне кордона к узкой полоске елей и пихт, что оргаждают поляну от бамбуковых пустошей побережья, шлёпаем болотниками по воде…

– Смотри! – киваю я, – Под хвойным лесом, дождевая вода идёт верхом!

– Ну, – соглашается Казанцев, – Не впитывается в уже замёрзшую почву.

– Ага!

Вот и устье Саратовской. Речка сильно разлилась! И подъём уровня воды идёт, прямо на глазах. Одинокий, насквозь мокрый, орлан-белохвост сидит на самой высокой иве посреди широкой поймы, сгорбившись под струями холодного дождя…

Мы возвращаемся на кордон…

Через окно домика, я смотрю, как в затишке, под защитой кроны разлапистой пихты за углом нашего дома, по травке, в поисках корма, скачут сойка и кедровка.

– Смотри, Сергей! Сойка и кедровка, на нашей помойке!

– Непогода – непогодой, – отзывается тот, – А кушать хочется всегда.

На дворе – декабрь и в такой, вот, туманный день, темнеет уже в шестом часу дня…

Саратовский кордон. Утро встречает нас холодным, водянистым солнцем. Декабрьское солнце не греет, даже на Кунашире. Торопливо поев и собравшись, мы с Казанцевым выходим на крыльцо…

– Клё-клё-клё-клё-клё! Клё-клё-клё!

Гортанный клёкот орланов, сегодня, раздаётся – не напротив нашего кордона, а чуть выше по речке! Примерно, на уровне впадения Перевального.

В Саратовской – большая вода, настоящее половодье!

– Аааа! – понимаем, мы, – Вот почему орланы, из приустьевого участка поймы, сместились выше!

– Клё-клё-клё-клё! Клё-клё-клё! – крича друг на друга, одни из них борются за кусок пищи, другие – поодиночке, сидят на вершинах огромных ив, разбросанных по пойме.

В речке ещё встречается облезлая кета! Это интересно. То и дело, перед нами взлетают утки – крохали, кряквы…

– Интересно, что следов медведей – нигде нет! – оглядываюсь я на шагающего за мной по пятам, Казанцева.

– Может, ушли на берлоги? – пожимает тот, плечом, – Уже середина декабря.

– В дождь? На берлоги? – сомневаюсь я.

Мы входим под полог мокрого хвойника, покрывающего обширные, равнинные площади в бассейне речки Саратовской. Ель Глена. Здесь, повсюду – сочный ковёр зеленых мхов…

Неожиданно, под ногами у нас – масса покопок лизихитона!

– Смотри! Всё изрыто! – «стреляю» я глазами по сторонам, – Как это понимать?!

– Чвак! Чвак! – глухо чавкая в лесной тишине, болотными сапогами по сочащемуся водой ковру мха, мы бредём среди медвежьих покопок…

В точности как весной, у каждой лунки валяется скушенный рулончик свёрнутых продольно, тёмно-зелёных листьев лизихитона…

Во второй половине дня поднимается очень сильный ветер! Мощными шквалами, налетают на нас его порывы. По небу, буквально летят, льдистые, рваные облака…

Ночью вновь расчищается звёздное небо, ветер, наконец, стихает. Заполненный дождевой водой, лес за нашим окном – закостеневает в заморозке…

– Какая странная погода! – думаю я среди ночи, наконец, отстраняясь от оконного стекла…

На следующий день, мы вновь выбираемся в пойму Саратовской. Болотники раскатываем – ещё на высоком крыльце Саратовского кордона…

Нам часто приходится переходить большие лужи, а также канавы, полные дождевой воды. В небе над поймой, кругами, ходят несколько коршунов. Многие деревья поломаны вчерашним шквальным ветром! Покачивая головой, я стою и смотрю на свежую белизну расщепленного ветром, мощного ствола высоченной, пойменной ивы…

Я забираюсь на дерево с дуплом рыбных филинов. Это нижнее дупло по Саратовской. Не проходить же, мимо?

– Ну, блин! – матерюсь я, как только моё лицо показывается над уровнем входа в дупло.

– Что там? – интересуется Казанцев, снизу.

– Оно – полное воды!.. Вернее, не воды, а льдом застыло! Сам посмотри, – я вытягиваю, за руку, напарника наверх.

– Ха! – изумляется тот, – Полное льда! Никогда, такого не было!

– Ну… Оно вверх, в небо открыто! Вот дождём и налило.

Это дупло открыто вверх. Недавно у него окончательно разрушились, сгнили боковые стенки и теперь – это открытая вверх, да и в стороны, деревянная чаша, наполненная льдом. Высунув свои лица по обе стороны этой чаши, мы смотрим на лёд. Перед моим носом, лёгкий ветерок гоняет по зеркалу льда белые, мохнатые снежинки…

– Вот же, чёрт! – злюсь я.

– Что делать? – интересуется Сергей.

– Моим тесаком, такой монолит – не выдолбить. Нужно на кордон идти, за топором.

– Ага, – кивает Казанцев, – Да, взять лопату, штыковую – ею тоже можно лёд колоть.

Один за другим, мы спускаемся с дерева и шагаем к кордону. Здесь – всего около получаса ходу…

– Тюк! Тюк! – я рублю топором прозрачный лёд.

Насколько возможно, отодвигаюсь в сторону, давая возможность Казанцеву выгрести горку ледовой крошки, из дупла…

– Давай, твоя очередь! – Сергей уступает мне место.

– Смотри! Стенки дупла получаются ледяными! Что делать?

Это – сначала вода, при дожде, пропиталась в трухлявые стенки дупла. И теперь лёд не имеет резкой границы с древесиной…

– Серёж! Сходи, поищи трухлявую сушину! – прошу я, – А я, пока, стенки попробую сделать.

Казанцев спускается на землю и шагает искать трухлявую сушину…

Тем временем, я из принесённых обрезков широкой доски, мастерю стенки и крышу филинячьего жилища. Предусмотрительные, мы и гвозди с собой прихватили!

– Жиик-жиик! Жиик-жиик! – я пилю ножовкой, прямо в кроне дерева!

– Шум, шум, шум, шум… – я бросаю короткий взгляд на шаги – это внизу подходит Казанцев.

– Руку давай! Я сухой трухи принёс, на подстилку!

Я свешиваюсь вниз и едва дотягиваюсь до его, вытянутой вверх руки.

– Хм! – изумляется напарник, когда его лицо появляется у дупла, – Получилось наполовину наше дупло!

– Ага! – я довольно улыбаюсь, – Днище и половина стенок – естественное, старое! А верх – весь наш, новый! И крыша! Теперь не зальёт!

Мы засыпаем на дно дупла целую гору древесной трухи.

– Ты, ледяные стенки трухой замажь! – подсказывает Казанцев, – А то, они блестят так холодно, что у меня – мороз по спине.

– Точно! – соглашаюсь я, снова засовывая в дупло свою руку.

Спрыгнув вниз, на землю,