такие же, как наши! Длинноухие велосипеды… только мельче, чем бурые. Видел, в клетке у Юдина, пару взрослых. Лет по пять…

– Ну и как?

– Эти – как худые бурые трёх-четырёхлетки!.. А сам я… представляешь? Идём мы с тамошним ботаником, под рюкзаками, вверх по речке. Речка – галечная, обычная, как наша Саратовка. Заросшая ивняком вся! Там лопухов нет, их кустарники заменяют. Заповедник – под хребтом. Безлюдье – полное. Вдруг, справа и впереди нас, из стенки речного ивняка выворачивает в просеку речки чёрный медведь! Мы – остановились… А медведь… Развернулся и не глядя по сторонам, как шёл – так и пошагал, тоже вверх по речке! Здоорооовый! Гималайский. Чёрный, как уголь. Шагах в двадцати впереди нас! Собачка, у меня на руках, медведя увидела – загавкала звонко, залилась!

Медведь – только речку от нас по перекатику перешёл. Речка – метров десять шириной. Он – заинтересованно так, разворачивается к нам, на лай. Я, медведю говорю: «Медведь! Ты что?! Вали отсюда!». Собачка, на моих руках – лает так задиристо! Моё ружьё – на плече висит, под лямками рюкзака. Как его, снять? Рюкзак – неподъёмный. В руках, я – собаку держу. Коньков кричит: «Пошёл! Пошёл!».

– Ну, а медведь? – внимательно смотрит на меня, Михаил.

– Медведь? – переспрашиваю я, – Хм! А медведь борется с искушением пойти к нам, через перекат, разобраться! Он пристально смотрит на нас и – то вперёд к нам дёрнется, то тут же назад отклонится. Вперёд – назад, вперёд – назад… А, здоррровый такой! Побольше наших бурых, будет!.. Капец! Я думал – ёжика рожу!

– Ха-ха-ха! – смеётся в свою очередь, Дыхан, своим хриплым голосом, – Ха-ха-ха!

– Тебе – смешно! – возмущаюсь я, – Подёргался он так, вперёд-назад, вперёд-назад… Потом – всё же, решил не трогать нас, болезных! Развернулся и опять спокойно пошёл по галечной косе речки, дальше.

– Ха-ха-ха! – ещё пуще заливается Дыхан, – Значит, задницей к вам повернулся и пошёл?! Ха-ха-ха!

– Тебе смешно!

– Ага!..

– Стою я, под рюкзаком, на руках – собачка задиристо орёт. Рядом – Коньков, под таким же огромным рюкзаком, согнувшись стоит. Стою я, значит – и смотрю на эту огромную, чёрную, раскачивающуюся из стороны в сторону при ходьбе, медвежью задницу! Которая спокойно удаляется от нас.

– Ха-ха-ха! – хрипит, закатывается Дыхан.

– Вот! – хмыкаю я, – Знаешь, что я понял, тогда?

– Что?

– Этого гималайского медведя – фиг какой тигр возьмёт! Этот медведь никого не боится, в своём лесу. Он – сам задавит любого, кого захочет…

Осень. Уже поздняя осень! У меня, как ботаника заповедника, новая задача – провести инвентаризацию насаждений лиственницы в южной части Кунашира. Здесь, оба вида лиственницы произрастают отдельными массивами, а также лесополосами, по периметру совхозных полей. А, чему тут удивляться? Ведь, лиственница на нашем острове – вид, завезённый человеком. Она завезена человеком, и посажена человеком.

Я базируюсь в посёлке Дубовое. Здесь живёт Александр Труберг. На календаре – двадцать первое ноября! Девять дней до зимы! Даже, на юге Кунашира – это поздняя осень. Сейчас – наш буйный, Кунаширский лес зияет пустотой голых и насквозь прозрачных, березняков и полян! Налетающий ветерок изредка шелестит засохшими прямо на метровых стеблях, серыми тряпочками листьев полыни. Температура воздуха, днём – стоит около нуля градусов. С разбросанных по небу облачков, временами, сыплет мелкий снежок. В атмосфере разлита стеклянность воздуха. Такую прозрачность воздух приобретает только поздней осенью…

Утро. Мы шагаем с Трубергом по перелескам, к самому обширному массиву лиственницы Гмелина.

– Саш! – говорю я, – Представляешь? Раньше эту лиственницу называли лиственницей курильской, потом – даурской. Теперь – это лиственница Гмелина.

– Почему?

– Ну… В новых определителях стараются восстанавливать исторически первейшие, приоритетные названия.

– Ну, тогда понятно! – кивает Труберг.

Здесь, на юге острова, всё так выположено! Здесь – не распадки ручьев и даже не распадочки, а пологие увалы. В одном из таких «понижений рельефа» мой ботанический глаз упирается в невзрачное деревце! На нём ещё уцелело несколько листочков! С голых веточек, на длинных ножках свисают парные крылатки плодов.

– Клён?! – озадачиваюсь я, – По крылаткам и листорасположению – конечно, клён! Но… это – не клён красивый! И, тем более – не высокогорный, второй у нас, клён жёлтый!

Я задумчиво трогаю пальцами уцелевшие листья… Они небольшие, удлинённые. По листовой пластинке – небольшие лопасти…

Этих листьев, под деревцем! Везде, понабито!

– Саша! – окликает меня прошедший вперёд, Труберг, – Ты, чего тормознулся?

– Дерево невероятное нашёл! – отзываюсь я, – Неожиданность, так уж, неожиданность…

– Что такое? – заинтересовано возвращается ко мне, Александр.

– Представляешь? Клён Гиннала! – стою я у деревца, – Никогда не думал, что его увижу у нас! Я его – в лицо знаю! Он, в Приморье растёт. У нас, на Кунашире, его никто и никогда не находил! Ни японец Татевака, ни после него – Алексеева с Черняевой с Сахалина, ни многочисленные ботанические экспедиции с Владивостока… А, он – вот он! Растёт себе.

– Значит, можно сказать, что на Кунашире – очередное ботаническое открытие? – уточняет дотошный Труберг.

– Ну! – киваю я, – Типа того! Если, с приставкой «мини» – то точно! Новый вид в списки растений Кунашира и автоматически – новый вид для нашего заповедника.

Вскоре, мы шагаем дальше, нас зовут великие дела…

Весь день, мы занимаемся таксацией. Целый массив лиственницы! Чистый! Только одна лиственница… Я гребу по зарослям бамбука, от одного дерева лиственницы к другому, измеряя диаметры их стволов.

– Двадцать четыре! – кричу я.

Я даже не называю породу замеряемого дерева – здесь, кроме лиственницы, ничего нет. Александр ставит точку в таксационной ведомости, в столбце на двадцать четыре. Он точкует.

– Двадцать!

– Двадцать два!

Массив лиственницы затоплен высоким, в рост человека, бамбуком. Поэтому, я так медленно, с трудом продвигаюсь к очередному стволу…

Близится вечер. Я, усталый, наконец выбираюсь из бамбука, на край нашего лиственничника, к Александру.

– Всё, Саш! Пора домой.

– Давно пора! – возмущается Труберг, – Я замёрз, как собака!

– Фу… – бурчу я, – Ты замёрз, а мне – жарко!

– Это – кто, на что, учился!

– Ладно, тебе! Учитель, – моё усталое лицо трогает улыбка, – За сегодня успели обсчитать только около половины площади массива! Сколько, там, стволов получается?

Александр, десятками, подсчитывает число точек в бланке…

– Четыреста пятьдесят один ствол!

– Ну, хоть это хорошо, – устало киваю я.

На следующее утро, наша прерванная работа продолжается…

Вечер. Дубовое. В тёплой, благоустроенной квартире Труберга, я подбиваю цифры…

– Саш! – кричу я Трубергу, мне хочется с кем-то поделиться, – Слышишь? Этот массив насчитывает тысяча двести пятнадцать стволов! А, средний диаметр их, составляет всего двадцать два сантиметра! Средняя высота – четырнадцать метров.

– Это понятно! – доносится из кухни голос Александра, – Они же – молодые! Людьми посажены после войны, лет сорок назад!

– Общий запас древесины, в данном массиве – триста пятьдесят два кубометра!

– Ну-ууу, – неопределенно тянет Труберг.

Дубовое. Очередной рабочий день, вернее, утро. По на метр врезанной в мягкую, лесную почву, дороге мы шагаем с