Мы видим, что люди Паннвица идут буквально по пятам «Большого шефа», арестовывают почти всех, с кем он контактирует, но самому Трепперу каждый раз удается в последний момент улизнуть.

Единственное правдоподобное объяснение всем этим чудесам следующее. Мюллер и Паннвиц не были вполне уверены, что Москва знает о провале «Красной капеллы». Поэтому они посчитали, что будет лучше выпустить Треппера, организовав ему побег, а тот уж наверняка предупредит Центр, что все радисты работают под контролем гестапо, и, значит, предложения о сепаратном мире действительно исходят из руководящих кругов нацистской Германии. Ведь война приобретала все более неблагоприятный для Рейха оборот, и единственное спасение Борман и Мюллер видели в соглашении с Советами. Параллельно же гестапо использовало «Большого шефа» как наживку, с помощью которой удалось поймать на крючок многих участников антифашистского подполья.

Версия о «Красной капелле» как канале связи для зондажа германо-советского сепаратного мира хорошо объясняет, почему руководители спецслужб Рейха, Шелленберг и Гелен, в своих мемуарах считали соответственно Мюллера и Бормана… советскими агентами. Шеф зарубежной разведки РСХА, выступавший, как я уже говорил, за сепаратный мир с западными союзниками, утверждал: «В 1945 году, здраво оценивая общую ситуацию и учитывая опасность, связанную с занимаемым им положением, Борман предпринял решительную попытку перейти в восточный лагерь.

Вторым представителем руководящих кругов, имевших явную склонность к России, был Мюллер. Серьезные подозрения относительно искренности его работы против России у меня впервые возникли весной 1943 года, после окончания совещания атташе по делам полиции в иностранных государствах. Мюллер, мои отношения с которым становились все более враждебными, в тот вечер был подчеркнуто корректен и вежлив. Я думал, что это оттого, что была уже почти ночь и он порядком успел напиться, но вдруг он сказал, что желал бы поговорить со мной.

Разговор пошел о „Красной капелле“. Он весьма настойчиво стремился выяснить причины, которые крылись за фактами измены, и хотел получить представления об образе мыслей, на основе которых такая измена стала возможной…

Вдруг Мюллер заявил: „…Если нам суждено проиграть эту войну, то причиной проигрыша будет не недостаточный военный потенциал, причиной будет духовная неспособность наших руководителей. У нас нет настоящих руководителей. Правда, у нас есть наш руководитель – фюрер, но на нем все замыкается. Возьмем толпу, находящуюся в его непосредственном подчинении. Кого вы там найдете? Они дни и ночи проводят в непрерывных ссорах: одни стремятся заручиться расположением фюрера, другие закрепить за собой власть. Несомненно, что фюрер давно уже это видит, но… предпочитает именно такой порядок вещей, для того чтобы властвовать. Вот в чем его главный недостаток. Как бы я ни хотел думать иначе, но я все более склоняюсь к выводу, что Сталин умеет делать эти вещи лучше. Подумайте только, что пришлось перенести его системе в течение последних двух лет, а каким авторитетом он пользуется в глазах народа. Сталин представляется мне сейчас в совершенно ином свете. Он стоит невообразимо выше всех лидеров западных держав, и если бы мне позволено было бы высказаться по этому вопросу, мы заключили бы соглашение с ним в кратчайший срок. Это был бы удар для зараженного проклятым лицемерием Запада, от которого он никогда не смог бы оправиться… Говоря с русскими, всегда ясно понимаешь, как обстоят дела: или они вам снимут голову, или начнут вас обнимать. А эта западная свалка мусора все толкует о Боге и других возвышенных материях, но может заморить голодом целый народ, если придет к выводу, что это соответствует его интересам…“.

Для того чтобы направить беседу по иному пути, я беспечным и шутливым тоном заявил:

– Превосходно, господин Мюллер. Давайте сразу начнем говорить „Хайль Сталин“, и наш маленький папа Мюллер станет главой НКВД.

Он посмотрел на меня, в его глазах таилась зловещая усмешка.

– Это было бы превосходно, – ответил он презрительным тоном, и его баварский акцент проявился сильнее. – Тогда бы вам и вашим твердолобым друзьям буржуа пришлось бы качаться на виселице…

Наш разговор происходил как раз в то время, когда Мюллер стал идеологическим перевертышем. Он уже не верил больше в победу Германии и считал единственно возможным выходом из положения заключение сепаратного мира с Россией. Это находилось в полном соответствии с его образом действий. Насколько можно было судить по ним, его концепция взаимоотношений государства с отдельной личностью с самого начала не была ни германской, ни национал-социалистической, а фактически была коммунистической. Кто знает, сколько людей под его влиянием перешло в восточный лагерь?

Мюллер прекрасно знал, что ему не удалось произвести на меня впечатление. Перемирие, которое мы заключили на один вечер, закончилось. Впоследствии из-за его враждебного отношения я потратил впустую немало нервов и сил. Между нами шла своеобразная дуэль в темноте, причем преимущество было на его стороне. Враждебность его особенно усилилась с конца 1943 года, когда он установил контакт с русской секретной службой, и мне пришлось считаться не просто с его личной неприязнью: я был объектом ненависти фанатика.

В 1945 году он присоединился к коммунистам, а в 1950 году один немецкий офицер, возвратившийся из русского плена, рассказал мне, что в 1948 году видел Мюллера в Москве. Вскоре после той встречи Мюллер умер».

Шелленбергу, конечно же, выгодно было представить шефа гестапо работающим на советскую разведку. Тогда и собственные провалы в работе на Востоке и неудачные попытки достичь сепаратного мира на Западе можно было хотя бы частично оправдать кознями «предателя Мюллера».

Идею Шелленберга о том, что Борман принадлежал к «восточному лагерю», подхватил и развил Гелен. В своих мемуарах бывший начальник отдела «Иностранные армии – Восток» сделал из рейхсляйтера чуть ли не главного советского шпиона. Объявил он о своем открытии весьма торжественно: «Здесь я хочу нарушить свое длительное молчание и сообщить о тщательно скрывавшемся Советами секрете, который может стать ключом к пониманию одной из самых удивительных и загадочных историй нашего века. Речь идет о роковой роли, которую сыграл ближайший соратник и доверенное лицо Гитлера – Мартин Борман – во время войны и первые послевоенные годы. Он был важнейшим источником информации и консультантом Советов, начав работать на Москву еще до русской кампании.

Канарис и я – каждый своим путем – установили следующий неоспоримый факт: Борман располагал единственной в Германии неконтролируемой радиостанцией. Однако для нас было абсолютно ясно: скрытно наблюдать за одним из могущественных людей, стоявшим в национал-социалистической иерархии сразу после Гитлера, в то время было невозможно. Любой неосторожный шаг означал бы, что с нами мгновенно будет покончено. Канарис поделился со мной казавшимся ему подозрительным фактом и попытался выяснить мотивы изменнической деятельности рейхсляйтера. Он не исключал того, что Бормана шантажировали, но полагал, что, скорее всего, побудительными причинами стали безграничное тщеславие и закомплексованность, а также неудовлетворенные амбиции занять, естественно в подходящий момент, место Гитлера…