Зою допрашивали в присутствии Клубкова. Она отказалась назвать себя, отказалась отвечать, откуда и зачем пришла. Она сказала, что не знает Клубкова и видит его в первый раз.

Тогда офицер поглядел на Клубкова. Клубков сказал: „Она врет, мы с ней из одного отряда. Мы вместе выполняли задание. Ее зовут Зоя Космодемьянская, с нами был еще Борис Крайнов…“.

При Клубкове Зою раздели догола и били резиновыми палками, после этого она сказала: „Убейте меня, но я ничего вам не расскажу“.

Через некоторое время Клубков вернулся в Москву, в ту самую часть, в которую несколькими месяцами ранее он вступил как боец-доброволец. На этот раз он пришел сюда в качестве немецкого шпиона.

Так усложняется сюжет повествования о Тане. Рассказ о ее очарованной душе следует дополнить рассказом о подлой, продажной душонке Василия Клубкова. Надо думать, что откроются еще и новые обстоятельства, которые осветят то, что сейчас еще кажется нам загадочным в истории Тани».

Лидову не удалось написать после войны документальную повесть о Зое Космодемьянской, как он мечтал. В июне 1944 года автор «Тани» вместе со своим другом – фотокорреспондентом Сергеем Струнниковым, сделавшим знаменитый снимок мертвой Зои, попал под бомбежку на аэродроме в Полтаве, где базировались американские «летающие крепости». Оба журналиста погибли. Кстати, на том аэродроме в качестве переводчика должен был служить Ричард Пайпс, ныне являющийся одним из наиболее известных американских специалистов по российской истории. Однако из-за того, что немцы разбомбили аэродром в Полтаве, его командировка в СССР тогда не состоялась.

После смерти Лидова в советской печати продолжала тиражироваться первоначальная версия о том, что Зою схватили в Петрищеве сами немцы. Раздетую догола героиню целомудренно одели. В пропагандистских мифах не нужна была тема предательства, чтобы у народа не возникало ощущения, будто предателей было слишком много. К тому же история с Клубковым не только объясняла, как немцы установили подлинное имя партизанки Тани, но и делала бессмысленным допрос ее немцами. Ведь от предателя враги уже узнали имя, и настоящую биографию героини, и место дислокации партизанского отряда. Так что германские солдаты истязали Зою из чистой «любви к искусству», точнее из-за стремления к реализации собственных садистских наклонностей, да еще из мести за лошадей, сгоревших в подожженной Космодемьянской конюшне. И подвиг Зои был чисто морального свойства. Он измерялся не нанесенным врагу ущербом, а нравственным превосходством над ним, выразившемся в отказе купить себе жизнь или хотя бы легкую смерть ценой предательства.

Клубков же, засланный в качестве германского агента в Москву, то ли сам явился с повинной, то ли был изобличен как неприятельский шпион. Его расстреляли по законам военного времени. Очевидно, перед смертью Василий и поведал о последних часах Зои.

И советская, и германская сторона учитывали большую вероятность того, что многие агенты могли работать под контролем вражеской контрразведки, и пытались понять, когда им сознательно поставляют дезинформацию.

Нередко одна и та же радиоигра проводилась и немецкой, и советской разведкой в своих целях. Например, с конца 1942 года немцы стали использовать арестованных радистов «Красной капеллы» в оккупированных странах Западной Европы для зондажа возможностей сепаратного мира с Советским Союзом, а для этого необходимо было дать понять советской разведке, что радиограммы идут под германским контролем и отражают действительные намерения руководства Третьего рейха. Вот почему был даже организован побег ранее арестованного советского резидента в Западной Европе Леопольда Треппера (разумеется, без его ведома). Гестапо арестовало почти всех участников французского Движения Сопротивления, контактировавших с Треппером после побега, не тронув, однако, самого резидента, в расчете, что он сообщит в Москву о провале советской агентурной сети.

Леопольд Треппер так описывает в мемуарах радиоигру, которую заставило его вести гестапо: «25 ноября (1942 года. – Б. С.) около девяти вечера я вновь предстаю перед моим „ареопагом“… Гиринг (начальник зондеркомманды гестапо „Красная капелла“. – Б. С.) не говорит со мной как с побежденным пленником; нет, лишь слегка изменив интонацию, он не без церемонности, я бы даже сказал, с известной торжественностью заводит речь о высокой политике. Его слова были бы уместны даже на дипломатическом приеме.

– Единственная цель Третьего рейха, – начинает он, – состоит в том, чтобы заключить мир с Советским Союзом… Все более разрастающаяся кровавая битва между вермахтом и Красной армией может радовать только капиталистов-плутократов. Разве не сам фюрер назвал Черчилля алкоголиком, а Рузвельта – несчастным паралитиком? Но вот какое дело: если в нейтральных странах легко войти в контакт с представителями англоамериканцев, то там почти невозможно встретить эмиссаров советского правительства (в Швейцарии не было советского дипломатического представителя, равно как и в Испании и Португалии; да и в Швеции, поддерживавшей с СССР дипломатические отношения, гости из Москвы были наперечет. – Б. С.). Эта проблема долго оставалась для нас неразрешимой. Но наконец нам пришла в голову мысль использовать для этого „Красный оркестр“. Когда его сеть будет „повернута в обратную сторону“, т. е. будет действовать под нашим руководством, ее передатчики станут инструментами для достижения этого мира…».

Вот где, оказывается, собака зарыта! Радиоигру по линии «Красной капеллы» курировали шеф гестапо Генрих Мюллер и заместитель Гитлера по партии Мартин Борман. Если верить свидетельству Треппера (а какой смысл ему было выдумывать страстную речь комиссара Карла Гиринга в защиту сепаратного мира с Советской Россией?), то в дни поражений под Сталинградом и Эль-Аламейном, когда шансов сокрушить СССР больше не было, в германском руководстве появилась (или активизировалась) группировка, стремившаяся к миру со Сталиным. Треппер, по крайней мере, в мемуарах, рассматривает «мирные предложения» Гиринга лишь как уловку, призванную склонить к сотрудничеству с гестапо членов «Красной капеллы». Поэтому он вкладывает в уста гестаповца следующую тираду: «Уж так и быть – в течение нескольких месяцев мы будем идти на маленькие жертвы во имя великого дела, и в тот день, когда мы убедимся, что у русских нет ни малейших подозрений относительно их сетей, работающих на Западе, именно в тот день начнется второй этап. Тогда к вашему Директору станет поступать информация решающего значения, исходящая из самых высоких кругов Берлина. Эта информация будет содержать неопровержимые заверения в том, что мы ищем сепаратного мира с Советским Союзом…».

Бросается в глаза одна несуразность. Если немцы собираются передать советской стороне предложения о сепаратном мире, то зачем нужно в течение несколько месяцев поддерживать у Москвы иллюзию, будто радисты «Красной капеллы» по-прежнему на свободе. Наоборот, требуется срочно дать понять, что они работают под германским контролем и что поэтому переданные через них предложения заслуживают самого серьезного внимания. Придумывать слова Гиринга о том, что в течение нескольких месяцев немцы для «усыпления бдительности» будут поставлять в Москву правдивую информацию, понадобилось Трепперу, для того чтобы оправдать собственное сотрудничество с гестапо, хотя и подневольное. Вряд ли он выдумал угрозу, прозвучавшую из уст полицейского комиссара: «Я раскрыл перед вами нашу программу только потому, что вы уже не являетесь препятствием на пути к ее реализации. Так что выбирайте: либо вы работаете с нами, либо вы исчезнете…».