Сравнивать современный пунктуализм с теорией катастроф или сальтационизмом можно исключительно в виде поэтической метафоры. Такие сравнения, позволю себе высказать парадокс, глубоко поверхностны. Они вычурны, литературны и в этом смысле могут производить впечатление, но серьезному пониманию не помогают, зато вполне способны поддержать креационистов в их пугающе успешной борьбе за то, чтобы подчинить себе образование и книгоиздательство в Америке. На самом деле Элдридж и Гульд точно такие же градуалисты в самом полном и существенном смысле этого слова, каким был Дарвин и все его последователи. Просто, по их мнению, плавные преобразования происходят не постоянно, а ограничиваются короткими периодами вспышек. Кроме того, Элдридж с Гульдом делают особый акцент на том, что бóльшая часть постепенных изменений шла не в тех географических областях, в которых ныне обнаруживается основная масса ископаемых останков.

Таким образом, пунктуалисты возражают не против дарвиновского градуализма как такового. Градуализм подразумевает, что каждое следующее поколение лишь незначительно отличается от предыдущего. Если вы сальтационист, то вы не согласитесь с этим, но Элдридж и Гульд не сальтационисты. Они и прочие пунктуалисты протестуют скорее против того, чтобы считать, как якобы считал Дарвин, будто эволюция идет с постоянной скоростью. Они спорят с этим, поскольку убеждены, что эволюция (все та же неоспоримо градуалистическая эволюция) протекает быстро в течение относительно коротких всплесков активности (событий видообразования, случающихся в моменты кризисов, когда нормальное сопротивление эволюционным изменениям, предположительно имеющее место, дает сбой). А в промежутках между этими вспышками, в течение долгих периодов стазиса, эволюция движется медленно или же не движется вовсе. Говоря об “относительно коротких всплесках”, мы, разумеется, имеем в виду, что они коротки на фоне всей геологической временнóй шкалы. Пусть по геологическим меркам пунктуалистские эволюционные рывки мгновенны, их продолжительность все равно измеряется десятками и сотнями тысяч лет.

Это прекрасно видно и из рассуждений знаменитого американского эволюциониста Дж. Ледьярда Стеббинса. Собственно, Стеббинс не говорил о прерывистой эволюции, он просто хотел проиллюстрировать, с какой бешеной скоростью она может идти, если рассматривать ее в масштабе геологической истории в целом. Выдумав некое животное размером с мышь, он представил себе, что будет, если естественный отбор по какой-то причине начнет крайне незначительно благоприятствовать увеличению размеров тела у представителей этого вида. Допустим, более крупные самцы имеют легкое преимущество в борьбе за самку. В любой отдельно взятый момент времени самцы среднего размера слегка неудачливее тех самцов, которые самую чуточку крупнее среднего. В математической модели, описывающей приведенный им гипотетический пример, Стеббинс задал точное численное значение этого преимущества. Оно так мало, что никакой исследователь не смог бы его заметить. А значит, и вызываемые этим преимуществом эволюционные изменения протекают настолько медленно, что их невозможно уловить на протяжении обычной человеческой жизни. Итак, с точки зрения полевых научных исследований наши животные не эволюционируют. Тем не менее они эволюционируют, хотя и очень медленно, со скоростью, определяемой сделанным Стеббинсом математическим допущением. Но даже с такой низкой скоростью они в конце концов могут увеличиться до размеров слона. Сколько времени это займет? По человеческим меркам, разумеется, долго, но человеческие мерки здесь ни при чем. Речь идет о геологическом масштабе. Стеббинс вычислил, что при заданных им параметрах для эволюции средней массы тела от 40 г (размер мыши) до шести с лишним миллионов граммов (размер слона) потребуется около 12 тыс. поколений. Приняв промежуток между поколениями равным пяти годам (это больше, чем у мыши, но меньше, чем у слона), вычисляем, что на 12 тыс. поколений уйдет примерно 60 тыс. лет. Это слишком малый срок, чтобы его можно было измерить стандартными геологическими методами, используемыми для датировки ископаемых. Как выразился Стеббинс, “возникновение нового вида за 100 тыс. лет и менее будет восприниматься палеонтологами как “внезапное” и “мгновенное”».

Пунктуалисты ведут речь не об эволюционных прыжках, а о периодах относительно быстрой эволюции. Но, чтобы быть мгновенными с точки зрения геологии, этим кратким эпизодам не обязательно быть быстрыми по человеческим меркам. Что бы мы ни думали о теории прерывистого равновесия как таковой, существует опасность перепутать градуализм (убежденность в отсутствии резких переходов между поколениями, которую современные пунктуалисты разделяют с Дарвином) и “постоянный эволюционный скоростизм” (отвергаемый пунктуалистами и ошибочно приписываемый Дарвину). Это вовсе не одно и то же. Взгляды пунктуалистов правильно будет описать как “градуалистские, но с учетом продолжительных периодов “стазиса” (эволюционной стагнации), перемежающихся короткими эпизодами быстрых и плавных изменений”. Следовательно, основное ударение здесь делается на долгие периоды стазиса — как на явление, прежде не замечавшееся и требующее объяснения. Истинный научный вклад пунктуалистов состоит именно в том, что они обратили внимание на феномен стазиса, а отнюдь не в декларируемом ими неприятии градуализма, поскольку на самом деле они такие же градуалисты, как и все остальные.

Но даже это подчеркивание явления стазиса можно — в не столь гиперболизированной форме — найти еще в предложенной Майром теории видообразования. Майр полагал, что при географическом разделении двух рас большая исходная популяция менее склонна к изменениям, чем новая, “дочерняя” популяция (в нашем примере с землеройками — та, которая оказалась по другую сторону гор). Дело тут не только в том, что эта дочерняя популяция перешла на новые пастбища, где условия могут быть другими и естественный отбор действует иначе. Также есть некие теоретические причины (довольно-таки спорные, но Майр придает им большое значение) полагать, что крупным популяциям, в которых особи свободно скрещиваются между собой, свойственно сопротивляться эволюционным переменам. Здесь подойдет аналогия с инертностью большого тяжелого предмета: его трудно сдвинуть с места. А маленьким, удаленным популяциям, как утверждает данная теория, более свойственно меняться, эволюционировать — просто в силу того, что они маленькие. Поэтому там, где я говорил о двух популяциях землероек, ответвляющихся друг от друга, Майр предпочел бы рассматривать исходную, предковую популяцию как неизменную, а новую популяцию — как происходящую от нее. Данная ветвь эволюционного древа не разветвляется на два равных побега; скорее, новый побег отпочковывается от основного ствола.

Создатели теории прерывистого равновесия воспользовались майровским предположением, раздув его до пределов твердой уверенности в том, что “стазис” — другими словами, отсутствие эволюционных изменений — это нормальное состояние для вида. Они считают, что внутри крупных популяций существуют такие генетические силы, которые активно сопротивляются эволюционным преобразованиям. С точки зрения этих ученых, эволюционное изменение — редкое событие, неизменно сопутствующее видообразованию. По их мнению, эти два явления потому совпадают одно с другим, что географическое отделение маленьких, изолированных субпопуляций, при котором происходит формирование новых видов, является необходимым условием для того, чтобы силы, обычно противодействующие эволюции, были ослаблены или подавлены. Видообразование — это переворот, революция. Именно в этих периодах переворотов и сконцентрированы все эволюционные преобразования. На протяжении же большей части своей истории любой ряд поколений пребывает неизменным.