То, что Дарвин полагал, будто эволюция движется с постоянной скоростью, — неправда. Он, разумеется, не придерживался этой точки зрения в том нелепом виде, в котором я ее высмеял своей притчей о детях Израилевых, и я на самом деле не думаю, чтобы он мог придерживаться ее в каком угодно, хоть сколько-нибудь заслуживающем внимания смысле. Цитирование следующего хорошо известного отрывка из четвертого, а также всех последующих изданий “Происхождения видов” раздражает Гульда, поскольку он считает эту цитату нетипичной для дарвиновского учения в целом:

Однажды возникнув, многие виды никогда более не меняются… и как бы по многу лет ни длились те периоды, в течение которых виды претерпевали изменения, они были, вероятно, короткими, если сравнивать их с теми периодами, во время которых форма видов поддерживалась неизменной.

Гульд хочет отмахнуться от этого и других подобных высказываний, утверждая, что:

Нельзя повлиять на историю при помощи выборочных цитат и уточняющих сносок. Общий смысл и реальный вклад — вот истинные критерии. Разве современники и последователи Дарвина когда-нибудь воспринимали его как сальтациониста?

Насчет общего смысла и реального вклада Гульд, конечно же, прав, однако последнее предложение в приведенной выдержке — это весьма показательная оплошность. Разумеется, никто никогда не воспринимал Дарвина как сальтациониста, и разумеется, Дарвин был неизменно враждебен сальтационизму, но о том-то и речь, что, когда мы обсуждаем прерывистое равновесие, сальтационизм тут ни при чем. Как я уже подчеркивал, теория прерывистого равновесия в том виде, как ее излагают сами Элдридж и Гульд, не является сальтационистской. Постулируемые ею эволюционные скачки не имеют отношения к настоящим скачкам, происходящим за одно поколение. Они рассредоточены между большим числом поколений и длятся, по собственной оценке Гульда, десятки тысяч лет. Теория прерывистого равновесия — теория по сути своей градуалистская, хотя она и придает особое значение продолжительным периодам стазиса, которые перемежаются относительно короткими рывками поступательной эволюции. Подчеркивая в своей риторике имеющее исключительно поэтическую ценность сходство между пунктуализмом и истинным сальтационизмом, Гульд в итоге сбил с толку сам себя.

Думаю, чтобы разъяснить суть дела, будет кстати кратко описать весь спектр возможных точек зрения на скорость, с которой движется эволюция. На самом отшибе находятся настоящие сальтационисты, которым мы уже уделили достаточно внимания. Среди современных биологов нет подлинных сальтационистов. А любой, кто не является сальтационистом, — градуалист, в том числе и Элдридж с Гульдом, как бы им самим ни было угодно себя называть. В рамках градуализма можно выделить различные представления о том, с какой скоростью протекает (градуальная, или постепенная) эволюция. Как мы уже видели, некоторые из этих представлений имеют чисто поверхностное (“литературное” или “поэтическое”) сходство с истинным, противоречащим градуализму сальтационизмом, благодаря чему их иногда с ним путают.

На противоположном конце спектра мы видим некий “постоянный скоростизм”, который был высмеян мной в открывавшей настоящую главу карикатуре на книгу Исход. Крайняя форма этой точки зрения состоит в том, что эволюция медленно тащится, безостановочно и неотвратимо, вне зависимости от того, происходит ли какое-либо ответвление дочерних форм, видообразование и т. п. Другими словами, степень эволюционных изменений количественно пропорциональна истекшему времени. По некоей иронии, своего рода “постоянный скоростизм” пользуется с недавних пор благосклонностью среди современных молекулярных генетиков. Можно привести хорошие аргументы в пользу того, что на уровне белковых молекул эволюционные преобразования действительно тащатся с постоянной скоростью, прямо как наши выдуманные дети Израилевы, — и это будет справедливо даже в том случае, если эволюция внешних признаков вроде рук или ног протекает крайне прерывисто. Мы уже встречались с этой темой в главе 5, и я снова затрону ее в следующей главе. Но там, где речь идет о приспособительной эволюции макроскопических структур и поведенческих схем, “постоянный скоростизм” будет отвергнут практически всеми современными эволюционистами — так же, как он, несомненно, был бы отвергнут Дарвином. А любой, кто не считает скорость эволюции постоянной, считает ее переменной.

В рамках “переменного скоростизма” можно различить два типа точек зрения, которые могут быть названы “дискретным переменным скоростизмом” и “непрерывным переменным скоростизмом”. Крайние “дискретисты” убеждены не только в том, что скорость эволюции меняется, но и в том, что эта скорость резко перескакивает с одного уровня на другой — как в коробке передач автомобиля. Они могут считать, например, что у эволюции есть только две скорости: “очень быстро” и “стоп”. (Тут мне поневоле вспоминается унижение, испытанное мной после самого первого отчета о моем пребывании в школе. То, как я, будучи семи лет от роду, справлялся со складыванием одежды, принятием холодных ванн и прочими повседневными делами закрытого пансиона, было охарактеризовано заведующей хозяйством следующим образом: “У Докинза есть только три скорости: “медленно”, “очень медленно” и “стоп”.) Эволюция на скорости “стоп” — это и есть тот самый “стазис”, который пунктуалисты считают отличительным свойством больших популяций. А эволюция “на верхней передаче” — это то, что происходит при видообразовании, в маленьких изолированных популяциях по краю ареала основной, эволюционно стабильной популяции. Согласно описываемой точке зрения, эволюция всегда пребывает в каком-либо из двух этих состояний и никогда — между ними. Элдридж с Гульдом склоняются к такому “дискретизму”, и в этом смысле их действительно можно считать радикалами и называть приверженцами “дискретного переменного скоростизма”. Кстати говоря, у “дискретных переменных скоростистов” нет никакой особенной причины приурочивать видообразование к моментам максимально быстрой эволюции. На практике же, однако, большинство из них именно так и делают.

А вот “непрерывные переменные скоростисты” считают, что скорость эволюционирования может непрерывно меняться от очень высокой до очень низкой вплоть до полного нуля со всеми промежуточными вариантами. Они не видят сколь-нибудь веских причин придавать особое значение каким-то конкретным скоростям. В частности, стазис для них — это просто экстремальная форма очень медленной эволюции. С точки же зрения пунктуалиста, стазис представляет собой нечто весьма особенное. Для него стазис — это не просто эволюция, которая настолько медленна, что ее скорость равна нулю, и не просто пассивное отсутствие изменений, связанное с отсутствием необходимых для эволюции движущих сил. Напротив, стазис является отражением реально существующего сопротивления эволюционным переменам. Почти как если бы виды предпринимали активные действия к тому, чтобы не эволюционировать — вопреки тем движущим силам, которые благоприятствуют эволюции.

Многие биологи согласятся с тем, что стазис — реально существующее явление, но не все из них сойдутся во мнении относительно его причин. Рассмотрим исключительный пример кистеперой рыбы (или, по-другому, целаканта) Latimeria. Целаканты представляли собой обширную группу “рыб”, которая процветала 250 с лишним миллионов лет назад и вроде бы вымерла примерно в одно время с динозаврами. (На самом деле эти “рыбы” приходятся более близкой родней нам, нежели форели или сельди.) Я написал “вроде бы”, потому что в 1938 г., к изумлению зоологов всего мира, в улове океанического промыслового судна неподалеку от берегов Южной Африки попалась странная рыбина длиной в полтора ярда, с необычными плавниками, напоминающими лапы. И хотя до того, как стала понятна вся бесценность этой находки, рыба успела почти совершенно испортиться, ее разлагающиеся останки все же успели попасть в поле зрения компетентного южноафриканского зоолога. Едва веря своим глазам, он понял, что перед ним современный целакант, и дал ему название Latimeria. Впоследствии в тех же краях было выловлено еще несколько экземпляров[10], и вид теперь как следует изучен и описан. Он является “живым ископаемым” — в том смысле, что едва ли хоть сколько-нибудь изменился со времен своих ископаемых предков, живших сотни миллионов лет назад.