достиг в своей жизни, либо они просто предпочли обо всем забыть. Как бы то ни было, в моих глазах — в глазах того, кто никогда не мог встретиться с ним, поговорить и услышать его историю, — все это стало выглядеть иначе; эти факты его биографии не только заставили меня еще больше уважать деда, но и помогли мне лучше понять себя самого и отдельные проблемы, с которыми я борюсь по сей день.

Для поколения моего деда было нормально страдать молча, не обращаться за помощью, никогда не показывать слабости. Таким образом мой дед и почти все его современники мужского пола страстно боролись за звание «полноценного мужчины» по всем традиционным критериям. В то время они, наверное, говорили об этом как о своей «обязанности» обеспечивать и защищать, трудиться до седьмого пота и все такое. В этом присутствует достоинство, но меня поражает мысль о том, насколько одинокими они были со своей убежденностью, будто должны всего добиваться сами. Я многое отдал бы за возможность встретиться с дедом Луи. Чтобы обнять его, поговорить с ним. Поблагодарить за все, что он сделал для своей семьи, за его смелое решение начать все заново в новой стране, за желание основать семью. Но еще я сказал бы ему, что люблю его независимо от всего этого. Я люблю его за то, кем он был для моего отца, бабушки, моих теть, дядей и всех окружающих людей. Я хотел бы, чтобы он знал: как мужчина он был не просто «полноценным», а более чем полноценным… независимо от работы, которую он выполнял, или от количества денег, накопленных к концу жизни.

Не так давно я написал своему отцу сообщение, где спросил, говорил ли ему дедушка Луи «я тебя люблю» так же часто, как он говорит это мне. Ответ шокировал меня. По словам папы, он не помнит, чтобы хотя бы раз слышал подобное от своего отца. Дед говорил, что гордится им, уверял бабушку, что их сын, мой отец, будет успешным, но никогда не признавался собственному сыну в любви. Бр-р-р. Это сильно задело меня.

Внезапно многое в поведении отца стало мне понятно: непрерывная погоня за успехом. Работа без пауз, вечное генерирование идей. Снова и снова, очередные сделки, бесконечная суета. Он неутомим в своем стремлении к финансовой независимости и востребованности, даже сейчас, на восьмом десятке, — и, вероятно, чувствует то, чего не чувствовал в этом возрасте мой дедушка. Во всем этом есть смысл. Отец всю жизнь пытался заслужить от деда любовь, которой тот его обделил, и одновременно старался дать мне все то, чего не получил от своего отца. Я просто был неспособен понять это до нынешнего дня.

Многие подходы в воспитании, к которым прибегал мой отец, полностью отличались от тех, которые применялись к нему. В чем-то это прекрасно. Именно так каждое поколение становится лучше и развивается. Так прерываются циклы насилия и травм, так мы прогрессируем как вид. Однако я верю, что начинать надо с подлинного исцеления, иначе, даже если мы выбираем другое поведение, отличное от родительского, наши детские травмы все равно просачиваются через щели, которых мы не видим, о которых мы не знаем. Как пример: мой дед никогда не говорил своему сыну, что любит его, а мой отец говорит мне это каждый день. Его отец не приходил на соревнования, а мой отец посещал каждую мою игру. Как бы ни прекрасно это было — знать, что в любой момент я могу посмотреть на край поля и увидеть там своего отца, — подо всем этим кроется его попытка излечить травму своего детства, компенсируя недополученное в моем. Он стремился исцелить детскую печаль, прилагая усилия для того, чтобы я никогда не ощутил такой же печали. Иначе он не изматывал бы себя, появляясь на каждом матче. Пропуская что-то, он чувствовал себя отвратительно, казнил себя, и это давление я, уже взрослый, хотел бы снять с него. Он постоянно убеждал себя в собственной полноценности, делая все, чтобы и я не сомневался в собственной полноценности. Черт. Если бы он только знал, насколько полноценным уже был. Насколько полноценен сейчас.

На первый взгляд, особой проблемы тут нет. Но она есть и состоит в следующем: пытаясь излечить свою детскую травму, отец травмировал себя взрослого и в процессе неосознанно травмировал меня.

Я не перестаю удивляться, насколько часто среди нас повторяется одна и та же история — история любящего отца, стремящегося восполнить то, чего он никогда не слышал в детстве (слова о любви), постоянным выражением привязанности, терпением и «присутствием в жизни» своих детей. Или наоборот. Как я говорил ранее, я счастливчик. Мой отец лечил свои раны, отдавая мне все свое внимание, пребывая рядом со мной и постоянно твердя о любви; но, к сожалению, подавляющее большинство мужчин растут с отцами, за плечами которых — многие поколения травмированных и неспособных выражать эмоции мужчин, передававших свои травмы детям по наследству. Показать любовь, сказать «я люблю тебя» для многих мужчин, особенно из поколения бебибумеров, — все равно что заговорить на чужом языке. Они могут испытывать эти чувства, но, к сожалению, зачастую не имеют навыков или эмоциональных инструментов, чтобы выразить это. И потому самовыражаются единственным способом, доступным им, — через тяжелую работу, не жалуясь, обеспечивая свои семьи и оберегая их, ведь их научили выражать свою любовь только так. И хотя в этом нет ничего неправильного, люди способны ощущать и делиться гораздо более разнообразными чувствами. Так что, хотя мой отец сделал особенный выбор, такой выбор делается нечасто. Но все меняется. Я вижу все больше и больше мужчин — открытых, любящих и проявляющих эмоции в присутствии своих детей. Это становится новой нормой; мужчины повсеместно решают, что готовы покончить с традиционной безэмоциональностью и сбросить удушающую броню мужественности. Это происходит, и я с нетерпением жду момента, когда узнаю, к чему это приведет.

Да, надежда есть, но какое множество знакомых мне мужчин до сих пор чувствуют боль от неудовлетворенного желания услышать от своих отцов эти слова. «Я так горжусь тобой, сын». «Я люблю тебя, сын». Или хотя бы раз — возможно, в последний раз — молча побыть в отцовских объятиях. Сколько неразрешенных, болезненных отношений между отцами и сыновьями длятся изо дня в день без шанса на исцеление? И сколько мужчин, выросших вообще без отцов, готовы отдать что угодно за один такой миг? Именно поэтому, думаю, видя на экране сложные отношения между отцом и сыном, мы оказываемся в той редкой