К слову о фильмах, заставляющих мужчин плакать. Видели ли вы «Поле чудес», где герой Кевина Костнера строит на своих кукурузных угодьях целое бейсбольное поле, потому что слышит голос, советующий ему сделать это? «Если ты построишь его, они придут» — одна из самых известных фраз в истории кино. И хотя посыл в целом выглядит нелепо, сам фильм волшебный, способный вызвать слезы у любого мужчины. В основе своей это история о травме поколений, и сын в финале получает шанс на исцеление, одновременно исцеляя и собственного отца. Кульминацией становится великолепная сцена без слов: мы просто видим этих двоих мужчин, играющих в бейсбол на закате. Как-то вечером я взял этот фильм в прокате, потому что давно его не пересматривал, и в самом конце совершенно расклеился. Рыдая, я оглянулся и заметил, что Эмили не плачет — хотя обычно она пускает слезы над чем угодно. Сначала я даже не понял, почему это не разорвало ее сердце, как мое, но потом осознал: конечно, она не прослезится. Этот фильм — для мужчин, он показывает чисто мужской опыт отношений между отцом и сыном. Я пытаюсь представить, сколько взрослых мужчин до сих пор мучительно ждут момента примирения со своими отцами и готовы на все, чтобы услышать «я люблю тебя» хотя бы раз, даже если их отцы давно в могиле. Как много мужчин умирают с невысказанной любовью, запертой в их сердцах. И вероятно, поэтому истории искупления поражают наше самое слабое место, не прикрытое защитой.

СУПЕРГЕРОИ НЕ НУЖНЫ

Даже мужчине, твердо решившему изменить ход вещей — любить и демонстрировать свою любовь иначе, чем его отец, — это дается непросто. Мой отец был прогрессивен: он присутствовал в моей жизни, проявлял внимание к эмоциям, не боялся привязанности. Да, втайне его угнетала необходимость постоянно поддерживать такие отношения. Внешне он казался очень доступным, но внутри, без поддержки, не имея рядом никого, на кого можно было бы по-настоящему опереться, он ощущал, что почти раздавлен этой необходимостью.

В моем детстве случались трудные периоды, обусловленные, в частности, выбором моих родителей, да и просто тем, как устроена жизнь, в которой что-то получается, а что-то нет (как и во всех семьях). Мы переживали и реальные финансовые проблемы, хотя не особо обсуждали это, потому что всегда, что бы ни происходило, в чем-то нуждались, чего-то хотели. В детстве я не понимал этого, но, повзрослев, начал задавать вопросы и смог увидеть, что мой отец просто делал то, чему научил его отец: защищать нас и сохранять благополучный вид. Будучи ребенком и подростком, я осознавал, что жизнь тяжела. Я часто интуитивно чувствовал: что-то идет не так, но в семье никогда об этом не говорили. Мой отец был героем, а любой герой о чем-то умалчивает.

Обращаясь мысленно назад, я вижу, насколько все просто: ему требовалось изображать, что все хорошо, что он тот самый отец, который заботится о благополучии и счастье близких. С самого раннего возраста я подсознательно чувствовал конфликт между тем, как выглядит наша семья в глазах других, и тем, что она переживает в реальности. Порой отец летел с неудобной пересадкой после встречи в Лос-Анджелесе, лишь бы успеть на игру с моим участием. Измученный, не выспавшийся, он был там. И не потому, что я нуждался в его присутствии — хотя я, конечно, не возражал против этого. Я верю: я мог бы тогда, не сомневаясь в его любви, понять: он уезжал из города по работе. Однако, чего бы это ему ни стоило, он находился рядом, и, я думаю, это из-за давления, которое он сам же и создавал, — нечеловеческое давление требовало от него непременно появляться, так как его отец этого не делал.

Многое из того, что составляет личность моего отца и что определило его подходы к воспитанию, происходило от безусловной любви и поддержки, но, полагаю, важно рассмотреть все это с точки зрения психологических травм.

Взрослея, я ничего не знал о его ранах. Но хотел бы знать. Хотел бы, чтобы мы могли поговорить о них, чтобы он делился со мной своими страхами, тревогами и беспокойством. Я хотел бы услышать от него о его несовершенствах, о его ошибках, увидеть, как он признаёт и принимает свои недостатки, и тогда я, становясь старше, понимал бы, что это нормально (для меня, для него, для кого угодно) — иметь недостатки. Быть совершенно по-человечески несовершенным. Но как он бы мог это устроить? Все свои знания об отцовстве он воспринял от своего отца. Он просто делал то, что мог, и то, о чем имел тогда представление (и, должен сказать, делал это чертовски хорошо). Однако, хотя мы были итальянцами, способными демонстрировать эмоции, мы также были мужчинами, не умеющими показывать свою уязвимость.

Лишь после тридцати лет я выяснил больше о тяжелых временах, через которые прошла наша семья. Я не знал этого, пока не отправился в путешествие к себе. Я начал изучать собственные привычки и причины поведения, затем стал задавать вопросы о привычках и поведении моего отца, и только так открыл для себя, какое бремя он нес на своих плечах. Я хотел бы сказать, что принял это знание с уважением и пониманием, однако сначала я испытал лишь возмущение. Это реальная проблема, с которой мы до сих пор работаем и которой учимся выделять место в жизни. Меня возмущал тот факт, что папа, хотя никогда и не врал мне, поступал как все мужчины — не говорил всей правды.

В юности, в трудные финансовые периоды, в которые ничего не обсуждалось, я втайне обижался за это на маму. Материнство в нашем обществе — роль неблагодарная, не позволяющая скопить социальный капитал. И в моих глазах отец неустанно работал, а мама не брала на себя ни малейшей части этого бремени. Я подсознательно винил ее за то, что она тратит деньги, заработанные отцом, потому что видел, как тяжело трудится он, и не замечал ее труда. Это глупо и несправедливо на многих уровнях, но я понимаю теперь, что отец занимался всеми нашими финансами, оставив маму за бортом. Недавно я с удивлением выяснил, что и моя сестра ощущает подобное негодование как тридцатилетняя женщина, которая пытается адаптироваться в социуме и страдает от последствий воспитания в семье, где отец работал, а мама — нет (по общепринятым стандартам). Как большинство мужчин, мой отец удерживал мать от этого не для того, чтобы уберечь, а потому что считал это мужским делом: обеспечивать