артиллерийский огонь из орудий, и стоявшая рядом батарея САУ (самоходные артиллерийские установки) 201 мотострелковой дивизии. По всему периметру позиций был открыт шквальный огонь. Надеюсь, что возликовала душа великого русского поэта и офицера, в садах для праведных, услышав такой салют в свою честь!

-Что случилось? Нападение!? – четверо вооруженных автоматами офицеров примчалась на позиции.

-Товарищ капитан! За время несения службы происшествий не случилось! – доложил я.

И покончив со скучными формальностями военной службы, начал с чувством, читать любимый со школьных времен стих Лермонтова «Смерть поэта».

Погиб поэт! - невольник чести-

Пал, оклеветанный молвой,

С свинцом в груди и жаждой мести,

Поникнув гордой головой!

Ротный ошалело посмотрел на меня, принюхался и заревел, - Да ты пьян! Скотина!!!

Не вынесла душа поэта,

Позора мелочных обид,

Восстал он против мнений света!

Один, как прежде …. и убит!

Продолжал я, но цитата осталась не законченной, ротный со всей силы двинул мне в глаз, и я, завершая сходство с судьбой поэта, поник гордой головой.

Услышав стрельбу с постов, офицеры ринулись в блиндаж, только мудрый замполит, задержался и сообщил по полевому телефону в штаб бригады о нападении на роту.

-Рота! Подъем! Боевая тревога! Бегом на посты! Нападение!!!

В ответ, пьяный смачный храп. Никто не встал. Убойная брага оказалась сильнее боевой солидарности. Напрасно матерился ротный, напрасно пытались растолкать, пьяных солдат, командиры взводов. Личный состав роты пал, алкоголем пораженный, на службе в боевом охранении.

-Там ваши товарищи! Бьются! Помощи ждут! А вы тут! Пьяные! – ротный схватил автомат и с офицерами бросился грудью отражать вражеское нападение, на ближайший пост.

Вот тут-то они меня и встретили. После моего «убиения», они бросились к другим постам, там их не встречали стихами, но запашок алкоголя витал несомненно.

В ночь весны одна тысяча девятьсот восемьдесят первого года, рота, выполняя боевую задачу по охране воинской части, была в стельку пьяной. В штаб доложили, что нападение успешно отбито, в помощи не нуждаются.

Утром было скорое, матерно кулачное дознание и суд. Я был признан неподкупным офицерским трибуналом, самым пьяным, никто больше стихи не цитировал, следовательно, самым виновным по всем пунктам обвинения, и крайним. Наказание было суровым, но справедливым, я оправился копать в ссохшейся глине яму, четыре на четыре метра и два метра в глубину, сидеть в этой яме мне определил суд, четыре дня и три ночи. Приговор вступил в силу немедленно и обжалованию не подлежал. С похмелья, на солнцепеке, я ломом долбил глину и слушал, как, построив роту, лютовал командир:

- Я вам… покажу, как офицерскую брагу пить! Я вас …научу, как Родину любить!

Слово у командира с делом не расходилось, и он стал показывать и учить. Есть в армии такое выражение: «В…ть по уставу!». Вот по уставу и была сыграна химическая тревога. Рота! Газы! С похмельными стонами одели солдаты ОЗК (общевойсковой защитный комплект) и стали играть в слоников, то есть кроме резинового костюма они нацепили, на лица противогазы, чей гофрированный шланг, напоминает хобот. На дворе плюс тридцать, и в эту чудную прохладную погодку, стала рота бегать вокруг позиций в полной боевой выкладке. Я уже углубился в землю на метр, а рота продолжала, отрабатывать учебные задачи и новые вводные. Были там и газы, и ядерный взрыв, вспышка справа, вспышка слева, и ползание по-пластунски, и масса других приятных развлечений. Притомившись, один офицер менял другого, но все вместе и каждый в отдельности они упорно продолжали учить воинов интернационалистов, любить Родину.

-Давай, в офицерский блиндаж, бегом! – новый дневальный с состраданием посмотрел на меня, - приехал начальник штаба бригады.

Как был, перемазанный глиной, в грязных трусах по колено, побежал я в блиндаж. По дороге гадал, что будет, дисбат, или что-то новое придумают. Дисбата я боялся. По отзывам, знающих людей, по сравнению с дисциплинарным батальоном Советской армии, Освенцим санаторий для малокровных.

-Вы первым открыли огонь? – спросил меня начальник штаба бригады гвардии майор Масливец.

-Я, товарищ майор, - обречено сознался я.

Точно дисбат, промелькнула мысль. Интересно сколько дадут шесть месяцев или год?

-Молодец! – воскликнул майор.

Издевается, тяжко вздохнул я, и подумал, значит два года дадут.

И тут майор подошел ко мне и демократично пожал руку. Я ничего не понимал, и только жалобно посмотрел на командира роты. Я буду хорошим, я исправлюсь, молил я глазами отца – командира.

-Капитан! Заполняйте на него наградной лист. Представьте к медали «За отвагу». Достоин. Раз спас часть от вражеского нападения, обнаружил противника и уничтожил его, значит достоин!

-Но товарищ майор, - возразил ротный, - он только выполнял свою задачу, кроме того, у него есть серьезные дисциплинарные взыскания.

Майор посмотрел на меня повнимательнее, да на героя я не тянул. Длинный, худой, перемазанный глиной, с роскошным цвета радуги фингалом под глазом, стоял я перед начальником штаба бригады.

- Откуда у вас кровоподтек, - поинтересовался майор.

-Шел, поскользнулся, упал, - доложил я.

-Закрытый перелом, очнулся гипс, - закончил классическую фразу майор, очень выразительно глянул на ротного, и засмеялся.

-Все дисциплинарные взыскания снять, - приказал майор, ротный заскрипел зубами, - А вместо медали, письмо на Родину. У вас товарищ солдат мама есть?

-Да, товарищ майор,