При этих звуках Раджани, крадущийся между вертолетов, прибавил шагу, но все равно не успел — вертолет начал подниматься, и сержант, выбежав на открытое место, проорал сопровождающему его солдату:

— Огонь! Бей по нему!

Но едва раздались первые выстрелы, откуда-то вынырнул советский в летной куртке с багровым лицом и полез на них с кулаками:

— Не стрелять! Там Уланов! Пилот!

Солдат опустил автомат и растерянно взглянул на Раджани.

— Дима, быстрее! — умолял в вертолете Хомутов. — Они из нас сейчас сито сделают!

Уланов заложил крутой вираж, и гремящая машина пошла над самой бетонкой, так что ничего на земле не разобрать — сплошная серая муть. Хомутов прикрыл глаза. Он еще не мог поверить, что все позади. Через несколько минут он обернулся к Уланову, но тот сосредоточенно смотрел прямо перед собой, закусив губы от напряжения.

— Извини меня за весь этот спектакль со стрельбой! — крикнул Хомутов — в вертолете было шумно, но Уланов понял, кажется, и кивнул.

Они шли над холмами. Далеко справа виднелась лента шоссе.

— Куда летим? — спросил Уланов.

— К границе.

— Какой?

— Которая ближе.

Вертолет нырнул к гребням холмов, пересек шоссе. Хомутов из пилотской кабины перешел в отсек. Амира сидела у иллюминатора, сжавшись в комок. Хомутов тронул ее за плечо, девушка обернулась, и сейчас же отвела взгляд.

— У тебя все в порядке? — спросил Хомутов.

Она не ответила. Хомутов вернулся в кабину.

Уланов указал куда-то далеко вперед:

— Граница!

Хомутов проследил направление: те же холмы, никаких пограничных столбов.

— Русло ручья видишь? — крикнул Уланов. — Это она и есть.

— А до жилья далеко?

— На какой стороне? На джебрайской?

— Нет, ясное дело.

Уланов взглянул на лежавшую на коленях карту:

— Километров пятнадцать.

— Тогда садись — сразу за ручьем.

Вертолет скользнул вниз и завис над каменистой площадкой. Гул двигателя стих, лишь лопасти винта мелькали, постепенно замедляя бег. Хомутов склонился к Уланову, и они обнялись, хлопая друг друга по спине.

— Надо же, — бормотал Уланов. — Глазам не верю… Пашка, честное слово — Пашка… Откуда ты свалился? Что случилось?

— Ничего особенного. Это я из командировки вернулся, — проговорил Хомутов. На глазах у него стояли слезы.

Уланов отстранился и оглядел Хомутова с ног до головы, будто все еще не веря, что все происходящее — наяву.

— Я думал сначала, что тебя в Союз отправили. Потом прошел слух, что Фархад тебя орденом наградил, причем посмертно.

— Это я сам себя наградил, — засмеялся Хомутов. — Я здесь был все это время, в Хедаре. Походил в президентской шкуре.

И пояснил, видя, что Уланов недоумевает:

— Из меня сделали двойника Фархада, чтобы сбить с толку террористов. Поднатаскали немного, и — вперед.

— То-то я вижу, рожа у тебя какая-то странная, — улыбнулся Уланов. — А на кой тебе понадобилась вся эта стрельба, захват вертолета?

— Они меня вычислили, — невесело усмехнулся Хомутов и зябко повел плечами. — Бахир. Вот и пришлось, чтобы башки не лишиться…

— Мог бы в посольстве укрыться. Там не посмели бы тронуть.

Хомутов встряхнул головой.

— Нет, нет. Это исключено.

— Почему? — не мог взять в толк Уланов.

— Меня нету, понимаешь? Хомутов Павел Иванович числится среди жертв покушения на президента Фархада. Посмертно награжден орденом Красного Знамени и каким-то еще джебрайским, не помню уже — каким.

— Но ты же жив!

— Жив, потому что погиб не я, а президент, но об этом не знает ни одна душа, кроме меня, секретаря президента, а теперь еще и Бахира. Но и тот представляет себе события довольно смутно.

Он махнул рукой — что говорить, забудем.

— И что теперь? — спросил Уланов.

— Не знаю. В Джебрай мне дорога заказана, в Союз тоже. Что ж… мир велик. Фархад умер — ну, а мне предстоит начать все с начала. С чистого листа, — он смеялся, а глаза оставались печальными. — Это, оказывается, не так страшно, Дима — все начинать сначала. А за спектакль на аэродроме еще раз извини. Не хотел перед твоим напарником раскрываться. Так лучше — ты просто подчинился силе оружия, и спроса с тебя никакого. Кто захватил вертолет? Какой-то полоумный джебраец. А о Хомутове — ни звука.

Уланов кивнул, соглашаясь.

— Ну и все, я пойду, — сказал Хомутов. — Пора.

— Надо же, — пробормотал Уланов. — Как все это повернулось… Эх, жизнь!

Чтобы не растягивать прощание, Хомутов резко отстранился, крикнул в чрево вертолета:

— Амира! Уходим!

Девушка безмолвно выскользнула из темного проема. И тут Уланов вспомнил наконец главное, что собирался сказать.

— Людмилу в Союз вывезли. Ты знаешь об этом?

Хомутов хмуро кивнул. Он вспомнил вестибюль госпиталя, портрет Люды в траурном крепе, слова Агафонова: «Мы подготовили ее к отправке». Это было так болезненно, что он отвернулся, чтобы Уланов не видел выражения его лица.

— Тебе это, наверное, безразлично теперь?

Хомутов опустил голову.

— Ее уже не вернуть. Что толковать об этом.

И пошел прочь. Потрясенный Уланов вдруг понял, что Хомутов ни черта не знает, и захлебнулся криком:

— Паша! Паша!

Хомутов остановился. Лицо его было безжизненным.

— Она жива! Ее вывозили в Союз через аэродром в Бергаше, это было совсем недавно, и я перебрасывал ее в Бергаш под надзором гэбэ!

Хомутов недоверчиво молчал.

— Она жива! — упрямо повторил Уланов.

И тогда Хомутов засмеялся. Сначала осторожно, словно еще не веря, потом все увереннее и громче, и, глядя на него, Уланов засмеялся тоже, приговаривая:

— Жива! Она жива, Паша!

— Я поеду к ней!

— Но тебя же не впустят в Союз! У тебя никаких документов, тебя же нету вовсе, старый черт!

— А я через границу, как немецкий диверсант!

— Граница на замке, Паша. Там у нас пограничник Карацупа со своей верной овчаркой Джульбарсом.

— Я что, не найду приличной колбасы для собаки в свободном мире?

Они дурачились, и Хомутов постепенно возвращался к жизни.

Они опять обнялись.

— Давай, — сказал Хомутов. — Тебе пора.

Он отошел в сторону, глядя, как вертолет взлетает. Уланов сделал над площадкой круг и помахал на прощание рукой. Когда гул двигателя стих за холмами, Хомутов обернулся к Амире: