— Взгляни-ка наверх.

Я посмотрела на верхнюю часть открытой Арены. Там были со всем тщанием вырезаны изображения Эхнатона и Нефертити, воздевших руки навстречу лучам Атона.

Я ахнула:

— Это ты все это сделал?

— По указаниям Майи. И всего за семь месяцев.

Статуи из песчаника были раскрашены и позолочены. Их соединенные руки образовывали вершину Арены. Зрелище было великолепное. Эта постройка способна была соперничать с фиванскими храмами. Мы вошли внутрь. Среди безлюдных колоннад царила ночная тишина. Наши голоса нарушили ее, а длинная процессия заполнила Арену.

Нефертити внимательно наблюдала за мной.

— Ну, что скажешь?

— Изумительно, — отозвалась я. — Тутмос воистину одарен.

На стенах Арены были нарисованы портреты всех придворных: они мчались на колесницах, наносили удары хеттам… Но я тщетно искала среди них Кийю и царевича Небнефера. Моя сестра уже вычеркнула их из Амарны. Она знала, что назвать мертвых по имени — это означает снова вернуть их к жизни и что однажды, когда боги вернутся в Египет, они не найдут ни следа существования Кийи.

— А давай покажем ей новых лошадей! — нетерпеливо предложила Мери. — Они ассирийские!

Эхнатон двинулся к конюшне, а Нефертити с удовлетворением наблюдала, как я потрясенно разглядывала здешнее изобилие. Я представила себе, сколько писем пришлось написать отцу, чтобы добыть так много разных пород лошадей.

— Вот та пара — из Ассирии, — указала Нефертити. — Эхнатон купил их для Мери и Мекетатон. И кто знает — возможно, вскоре нам понадобится третий конь, для маленького сына. Правда же, это — величайшая Арена во всем Египте?

— В нее, должно быть, пришлось вложить множество труда.

— Тут работало три тысячи нубийцев, — отозвалась Нефертити.

— Мне кажется, тебе стоило бы опасаться их как лазутчиков, — осторожно произнесла я.

— Нубийцы более верны нам, чем половина египтян, — презрительно фыркнул Эхнатон. — Они верны не только мне, но и славе Атона. В Египте есть всего один бог. — Он посмотрел на Нефертити. — Бог, даровавший нам корону Гора.

«Нам». Власть Нефертити над ним стала безграничной.

Она прислонилась к плечу мужа и положила его руку на свой живот.

Роды были легкими, так же как и первые, и вторые, и мне подумалось: при скольких же еще родах мне придется присутствовать, прежде чем я переступлю порог собственного родильного павильона? Я сказала себе, что уеду сразу же после появления ребенка, но, увидев, как сестра прижимает младенца к груди, я не могла не позавидовать ей.

Третья царевна. Три девочки подряд.

Глашатай объявил имя ребенка. Анхесенпаатон, что означало «Живет она для Атона». И, увидев слезы счастья на глазах Эхнатона, я с горечью подумала: почему он заслужил ребенка, а Нахтмин — нет?

— О чем ты думаешь? — негромко спросила меня мать.

Я посмотрела на Нефертити, окруженную родными. Эхнатон, Меритатон, Мекетатон, и теперь еще и маленькая царевна Анхесенпаатон. Все они носили имена в честь бога солнца, бога, которого не понимал никто, кроме них.

— Полагаю, ты и сама догадываешься, — ответила я, поджав губы.

— Это чувство разрушит тебя.

К нам подошли отец и Тийя и сочувственно обняли меня.

— Разве это не я только что родила? — воскликнула Нефертити. — Что она сидит там и смотрит?

Тийя предостерегающе посмотрела на меня и отправилась взглянуть на новую царевну Египта.

— Великий Осирис! — Тетя взглянула на меня. — У нее волосы Мутноджмет. И точно такой же разрез глаз.

Мать с отцом тут же кинулись к ложу Нефертити взглянуть, правда ли это, но я осталась на месте — я была слишком расстроена, чтобы на что-то смотреть.

— А ведь и правда! — воскликнула мать.

Нефертити с гордостью позвала меня:

— Иди сюда. Она в точности похожа на тебя.

Фараон заскрипел зубами, когда я склонилась над его третьим ребенком и вгляделась в крохотное личико. Я подняла голову и улыбнулась ему:

— Да, точно так же могла бы выглядеть моя дочь. Если бы ее не убили.

— Фараон очень зол на тебя.

На лице Нефертити был написан такой гнев, что стражники застыли на своих местах. Но мне было наплевать.

— Ну и пускай злится!

Нефертити, усевшись, прошипела:

— Никогда не смей так говорить! Никто в Амарне в это не верит!

— Да просто в Амарне нет таких дураков, чтобы говорить тебе правду! Но я не буду лгать! Я возвращаюсь домой!

— В Фивы?! — вскричала Нефертити и попыталась встать с кровати. Я не могла этого допустить — она не оправилась после родов. Нефертити вцепилась в мою руку. — Не уезжай, Мутноджмет, ну пожалуйста, не уезжай! Ты не можешь оставить меня в таком положении!

— В каком еще таком положении? — возмутилась я.

На мгновение мне показалось, что она не ответит. Но Нефертити все же отозвалась:

— Такой уязвимой. Когда я беременна, Эхнатон не ходит к Кийе. А теперь пойдет.

Но я не могла больше этого делать. Быть ее лазутчицей, играть в ее игры, желать того, чего она желает. Я снова развернулась уходить.

— Мутноджмет, ну пожалуйста! — Нефертити попыталась подняться и запуталась ногами в постельном белье. — Я не справлюсь с этим без тебя!

— С чем ты не справишься? — презрительно поинтересовалась я. — Ты не возделываешь землю, не ловишь рыбу в Ниле, не борешься, чтобы удержать хеттов, как это делала Тийя, когда эта страна воистину была могущественной!

— Нет! Я изображаю перед народом богиню! — воскликнула Нефертити. — Я изображаю из себя спасительницу царства, когда множество солдат желают взбунтоваться и не делают этого лишь потому, что мне удается убедить их, что Атон говорит моими устами, и заверить их в успехе. Это мне приходится дергать за ниточки всех кукол, и лишь отец, — у нее задрожали губы, — лишь отец знает, как это тяжело!

Нефертити закрыла глаза, и на ресницах у нее повисли слезинки.

— Пожалуйста. Останься со мной. На время.

— Но не навсегда, — предупредила я.

— Но хоть на немного.

Едва лишь Нефертити поняла, что я остаюсь, она принялась делать все, что могла, чтобы я не вспоминала о своем оставшемся в Фивах муже, пока он трудился над нашей гробницей, вырезая в камне наши изображения, дабы боги, вернувшись, узнали нас. Она постоянно смеялась, восхваляла меня, засыпала меня подарками: изумрудные подвески под цвет глаз, золотые ножные браслеты, даже бирюзовые бусины для моих волос, густых и блестящих, — единственного, что вызывало зависть у Нефертити. Каждое утро мы ездили в храм Атона, где Нефертити поклонялась солнцу, а Эхнатон гремел систрумом в святая святых.