льду, рядом с китайским берегом. Наши хотели отбуксировать его обратно – не вышло; решили подорвать. В итоге осевший на дно танк выволокли из реки китайцы. Трофей стал новым геном в ДНК китайского военпрома: вскоре на свет появился танк WZ-122A San Ye – копия Т-62. А леоновская машина попала в музей. «Китайские пограничники, отражая русское вторжение, подбили этот танк…» – так объясняются события марта 1969 года на табличке.

Молчащий танк не похож на побеждённого: отремонтирован, покрашен, без внешних повреждений (на фото с места боя видно: гусеница сорвана, ходовая часть разбита), хобот пушки фаллически бодр. Железная память о странной короткой войне с мутными мотивами и двусмысленным итогом.

Сегодня российская власть не знает, что делать с памятью Даманского. В 2019 году, в дни пятидесятилетия конфликта, траурные мероприятия близ границы состоялись, но в бесшумном, полузакрытом режиме, чтобы не нервировать соседей-друзей. В редких телесюжетах почтили мужество павших и выживших, ни словом не упомянув Китай, как будто боевые действия велись с солдатами неустановленной страны.

* * *

Нашёл старый групповой снимок – выпуск Приморской высшей партийной школы 1957 года. Внизу – мой дед, участник хасанских боёв, в старомодных круглых очках. Вверху – Терентий Фомич Штыков, руководитель Приморья, бывший советский посол в Пхеньяне. В центре – Элеонора Рувимовна (Нора Романовна) Коварская, дочь писателя Фраермана, прототип Тани Сабанеевой из «Дикой собаки Динго». Фраерман, в юности партизанивший на Амуре, успел написать и о Корейской войне.

Удивительное ощущение: всё близко, всё рядом.

Слова

– Лес-то один не может стоять, – ровным голосом произнесла Евдокия. – Кто-нибудь должен по нему ходить, курлыкать, петь да перекликаться.

Без голосу лес-то засохнет, умрёт.

Олег Куваев

Живите в доме – и не рухнет дом.

Арсений Тарковский

Литература – способ осознания истории и географии.

Культурное освоение территории не менее важно, чем военное, административное, экономическое. Только та территория становится по-настоящему освоенной, которая переплавлена в слова, мелодии, образы. Равновеликий Невельскому присоединитель Сахалина к России – Чехов; Приморья – соразмерный Муравьёву-Амурскому Арсеньев.

Русской становится земля, где живёт русская речь. А приключения русского слова на берегах Тихого океана не менее увлекательны, чем подвиги Невельского и Арсеньева.

Герои

Каждый дальневосточный гений места – на вес якутского алмаза, колымского золота, уссурийского женьшеня.

Пушкин, отправляясь на последнюю дуэль, оставил на столе наброски о покорении Камчатки; стремился в Сибирь, в Китай. Вот три темы национальной истории, интересовавшие его более всего: Пётр, Пугачёв и освоение Дальнего Востока. Особенно занимала Пушкина «пионерско-индейская» сторона дела: завоевание, объясачивание… Дальний родственник поэта Василий Пушкин в 1644 году был назначен воеводой в Якутск. Прадед Ибрагим Ганнибал, попав после смерти Петра в опалу, был послан в Сибирь с (цитируем самого Пушкина) «препоручением измерить Китайскую стену», что бы это ни значило.

Гончаров сделал то, чего Пушкин не успел, – добрался до восточных пределов империи морем и вернулся обратно через бесконечную Сибирь.

Её прописывали в литературе декабристы, каторжане, ссыльные – Бестужев-Марлинский, Достоевский, Короленко… Чехов отправился на каторжный Сахалин добровольно. За ним пришёл офицер Арсеньев, через которого к Дальневосточью приобщился Пришвин. Между ними – моряки, военные, географы, дипломаты, бравшие на себя дополнительную литературную нагрузку.

Одним из первых писателей, не приехавших издалека, а родившихся на месте, стал Николай Матвеев (Амурский) – летописец Владивостока, автор «Уссурийских рассказов», родоначальник литературного клана, куда входят футурист Венедикт Март, поэт Иван Елагин, бард Новелла Матвеева…

В революционные годы Владивосток стал столицей футуризма. Кого только сюда не заносило: от поэтов Бурлюка, Третьякова и Асеева до режиссёра «Красных дьяволят» Перестиани и певца Алёши Димитриевича.

В 1930-х на восток шло два параллельных потока: комсомольско-романтический (режиссёры Довженко, Герасимов, Васильевы, писатели Фадеев, Гайдар, Фраерман, Диковский, Сельвинский) и опять же каторжный – назначением на Колыму: Шаламов, Домбровский, Нарбут.

Бамовско-геолого-туристская мода пришлась на 1960-е и 1970-е. Тогда же создавались геополитические романы Романа Кима и Юлиана Семёнова, эколого-таёжные детективы Бориса Можаева, геологические повести Олега Куваева.

В СССР каждый малый народ получил своего классика: Владимир Санги у нивхов, Григорий Ходжер у нанайцев, Джанси Кимонко у удэгейцев и так далее. Самым известным стал летописец Чукотки Юрий Рытхэу, в СССР издававшийся огромными тиражами, а в 1990-х оказавшийся почти забытым («Рытхэу» и значит «неизвестный»). Его последней, уже посмертной книгой стал «Дорожный лексикон» – словарик-эссе-воспоминание, лиричный, наполненный добрым юмором. Рытхэу перечисляет слова, которых не было в чукотском языке: абитуриент, автомобиль, баня, газета, дворник, евреи, кино, коррупция, математика, милиция, радио… В главе «Выборы» вспоминает о том, как в 1946 году уэленец Отке баллотировался в Верховный Совет, а земляки давали ему наказы: везти противотанковые ружья для охоты на китов и спирт вместо водки. В главе «Имя» пишет: «Наличие в мужском имени названия мужского полового органа не такая уж редкость в чукотском обиходе. Так, в педучилище со мной учился парень с ласковым именем Лелекай – Маленький Х…ёк, в Энемеленском совхозе в своё время был широко известен китобой Алелекэ – Бесх…евый… Пристальное внимание к таким якобы неприличным именам пришло с появлением русских». В главе «Колхоз» рассказывает, как эскимос Ашкамакин умудрился в порядке личной инициативы организовать колхоз на американском острове Святого Лаврентия. В «Арбузе» – о том, как юный Рытхэу, впервые увидев этот плод во Владивостоке и не зная, как его едят, швырнул арбуз в море.

Дальний Восток не породил большой литературы русского фронтира. Те же Гончаров, Чехов, Чернышевский находили своих героев в Центральной России. Здешние типажи, за которых ухватились бы Купер, Киплинг и Джек Лондон, прошли под радарами наших классиков; дядя Ваня и Обломов были понятнее и привычнее, чем адмирал Невельской, шкипер Гек, повстанец Янковский или авантюрист Бринер. Чехов на Сахалине подобных персонажей встречал: офицера, пассионария, уголовника и подвижника Ландсберга, эксцентрика Ювачёва (отца Даниила Хармса), Соньку Золотую Ручку, но не сделал их своими героями. Роль фронтира и Дикого Запада в XIX веке исполнял Кавказ, а не Дальний Восток, ещё не воспринимавшийся как полноценная часть России. И читающим, и пишущим ближе было то, что происходило в «основной» России. На Дальнем же Востоке русская жизнь только начиналась; большие писатели до поры обходились дорожными записками, не создав дальневосточного романа. Нужно было время для того, чтобы русское слово здесь прижилось и начало плодоносить.

Первого дальневосточного героя – Дерсу Узала – создал Арсеньев.

За ним пришёл Фадеев с партизаном Левинсоном.

Дальше – гайдаровский Кибальчиш, некрасовский капитан Врунгель, семёновский Штирлиц. Все