конкретного автора с именем и фамилией (часто – профессионального поэта; взять хоть «Когда качаются фонарики ночные…», написанные, оказывается, Глебом Горбовским), сколько неофициозной популярностью и ветвящимся текстом.

Ряд народных песен породили лагеря. Одна из них – «Я помню тот Ванинский порт…», по поводу авторства которой спорят до сих пор. Она связана с периодом конца 1940-х – начала 1950-х, когда заключённых на Колыму везли через Ванино (до того – через Находку, ещё раньше – через Владивосток).

Не менее народными, чем «Ванинский порт» или «Таганка», стали такие песни про Туруханский край и Колыму, как «Товарищ Сталин, вы большой учёный…» и «Окурочек». Их автор – Юз Алешковский, успевший попасть в лагеря в самые последние сталинские годы, но не за политику, а за угон автомобиля, совершённый им с друзьями, матросами Тихоокеанского флота, из алкогольно-хулиганских побуждений. В том же Туруханском крае на рубеже 1950-х и 1960-х народную песню «От злой тоски не матерись…» сочинил молодой геолог Городницкий, которому, как и Алешковскому, позже не раз приходилось отстаивать своё авторство.

В новое время главным голосом тихоокеанской России стал Илья Лагутенко, благодаря которому чайки Владивостока «запели на знакомом языке». В 2017 году, к двадцатилетию знаменитого альбома «Морская», появилась купюра номиналом 2000 рублей, на которой изобразили Владивосток, – не без влияния мумий-хита «Владивосток 2000» из того самого альбома.

Тексты «Мумий Тролля», на первый взгляд кажущиеся абсурдистскими, обладают гигантским пророческим потенциалом («Шамамамаманы всё знают…»). Беда лишь в том, что расшифровываются эти неосознанные пророчества лишь задним числом, представляясь поначалу сумбурными обрывками сновиденческой морской капусты. Убеждён, что Лагутенко подключён к какому-то неземному серверу, неслучайно у него так много космических и даже космистских песен.

Юл, Акира и другие

Несмотря на внешность редкой киногеничности, Дальний Восток так и не стал кинозвездой, оставшись актёром второго плана, но зато ярким и узнаваемым.

В огороженном железным занавесом Советском Союзе для любой натуры и любых типажей находились места и люди – снимай хоть тропики, хоть Арктику. Нигматулин отвечал за азиатов, Мунзук – за таёжников, прибалты – за немцев, сама Прибалтика – за Европу, Чёрное море – за океаны; нашёлся для фильма «Цирк» даже негритёнок Джим, будущий советский подводник Джеймс Паттерсон. Техас («Всадник без головы») снимали в Крыму, Африку («ТАСС уполномочен заявить…») – на братской Кубе.

Тарковский хотел снимать непостижимый океан Солярис в Долине гейзеров на Камчатке. Он видел: Дальний Восток фантастичен даже без грима.

Но киногруппы доезжали сюда нечасто, предпочитая ту же Прибалтику, Кавказ, Черноморье. Вот и Тарковский, снявший город будущего в Токио, до Камчатки не долетел.

Полноценным дебютом региона в большом кино следует назвать фильм Бориса Григорьева «Пароль не нужен».

В 1969 году во Владивостоке снимали один из первых советских фильмов-катастроф «Внимание, цунами!» Юнгвальда-Хилькевича, впоследствии прославившегося экранизацией «Трёх мушкетёров». В начале фильма появляется только что построенный кинотеатр «Океан» на Набережной, у которого матросы знакомятся с девушками; Высоцкий написал для фильма две песни – «Долго же шёл ты в конверте, листок…» и «Цунами».

Действие повести Бориса Можаева «Власть тайги», по которой режиссёр Назаров снял фильм «Хозяин тайги» с Высоцким и Золотухиным, происходит в Приморье, но съёмки шли под Красноярском, из-за чего история стала сибирской. В кино в отличие от повести отсутствуют нанайцы, удэгейские баты (лодки) и тигры.

В 1971 году в фильме Эдуарда Гаврилова «Путина» снялась Находка.

Возможно, единственное шедевральное кино, снятое в Приморье, – «Дерсу Узала» Акиры Куросавы (1975). Для Куросавы, который ценил русскую классику (снял «Идиота» и «На дне», использовал мотивы «Смерти Ивана Ильича», примерялся к «Тарасу Бульбе» и «Запискам из Мёртвого дома»), эти съёмки стали спасением от личного кризиса. Фильм «Под стук трамвайных колёс» провалился, режиссёр пытался покончить с собой… Замысел экранизировать Арсеньева появился у него ещё в 1940-х. Куросава думал о Хоккайдо, но потепление отношений позволило снять фильм в Советском Союзе. Сценарий цветной двухсерийной ленты сочинили сам Куросава и писатель Юрий Нагибин. Вторым режиссёром выступил Владимир Васильев, оператором Асакадзу Накаи, «глаза Куросавы». Непростым вопросом был выбор актёра на роль Дерсу – гольда, то есть нанайца. Сначала Куросава хотел снимать своего любимца Тосиро Мифунэ, но тот не смог; пробы проходили певец-нанаец Кола Бельды и бурятский танцовщик Цыден Бадмаев. В итоге Дерсу великолепно сыграл тувинец Максим Мунзук, хотя к его внешнему сходству с Дерсу были претензии – грузноват, широколиц, тяжеловат на ногу… Арсеньева сыграл Юрий Соломин (Куросава был восхищён «Адъютантом его превосходительства»), китайца Чжана Бао – киргиз Суймонкул Чокморов. Самыми капризными членами съёмочной группы были молодой тигр Артём (у него менялись зубы, и для зверя приходилось доставать дефицитную мякоть), медведица Рита и изюбриха Катя. Диких кабанов сыграли выписанные из колхоза хряки, которых выкрасили чёрным.

Экспедиция базировалась в Арсеньеве, натурные съёмки шли в Анучинском, Яковлевском, Ольгинском районах Приморья (однажды из Анучино приехали с претензиями: кинематографисты пустили дым, изображавший туман, и потравили совхозных пчёл). Куросава назовет съёмки в СССР «нерестом японского лосося в русской реке».

Режиссёр был замкнут, погружён в себя, молчалив. «Сидел… нога на ногу, уголки рта опущены, с резкими и нервными движениями… В этот момент даже японцы старались не беспокоить Куросаву. Если его что-то не устраивало, он ломал в руках ветку, подходил к камере, порой на повышенных тонах указывал актёрам и своим помощникам. Но в то же время был предельно внимателен к говорящему, не перебивал его, когда находил полезное в беседе, сразу улыбался. У него была улыбка ребёнка, мягкая и беззащитная, особенно когда он снимал очки, – вспоминал уроженец Арсеньева Евгений Парфёнов, работавший на съёмках переводчиком. – Его скрупулёзность проявлялась в подборе реквизита. Зритель на экране никогда не заметит, что за посох держит в руках Дерсу Узала. А мастер просил чуть подержать его на огне, чтобы он приобрёл натуральный вид. Или ещё одна деталь – котомка Дерсу. Даже ремешки на ней были изготовлены из настоящей сыромятной кожи, как и описывал Арсеньев». Усы и бороды актёров были настоящими, солдатские ремни Куросава лично старил наждачной бумагой. Клал в ручей камень, чтобы течение каким-то особенным образом разбивалось об него, поправлял что-то в зарослях, подкрашивал листья, чтобы продлить золотую осень…

В Китае, отношения СССР с которым после Даманского были сложными, кино вызвало негативную реакцию. В Пекине фильм сочли пропагандой советского и японского экспансионизма, частью «антикитайского международного заговора». Неторопливый, медитативный философский истерн стал событием политическим. «Ренегатская клика советских ревизионистов не упускает случая использовать литературу для пропаганды своей экспансионистской политики… В сценарии