– В огонь, ты хочешь сказать? – переспросил Генрисон.

– Вот-вот. Все равно что лить воду на рыбу.

– А сам-то ты что выбрал бы?

– Вбил бы в сердце каждому по деревянному колу, – заявил Снайпс, подсыпая в чашечку трубки новую порцию табаку. – Для подобных случаев почти все признанные авторитеты рекомендуют именно такой способ.

– Утром я видал, как шериф Боуден надевает наручники на Макдауэлла, – сообщил Генрисон. – Потом Боуден решил проучить поджигателя и бросился на него с кулаками. Куда там: можно было подумать, будто он мух от Макдауэлла отгоняет. О чем бы там новый шериф ни мечтал, а до нашей троицы убийц он недотягивает.

– Сомневаюсь, чтобы отсюда до самых адских врат нашелся хоть один им под стать! – хохотнул Росс.

Еще несколько секунд лесорубы сидели молча, то и дело косясь на Макинтайра: в прежние времена тот, выслушав комментарии остальных, смог бы прочесть с полдесятка вдохновенных проповедей. Но преподобный не сводил пристального взгляда с размытых дымкой очертаний горизонта на западе, по другую сторону разоренной долины. После возвращения Макинтайра его молчание служило для рабочих поводом строить бесчисленные догадки. Снайпс предположил, что потрясение, которое пережил проповедник, заставило его принять обет молчания подобно монахам давних времен. Стюарт напомнил, что в прошлом Макинтайр категорически выступал против любых проявлений папизма, хоть и вынужден был признать, что явление летающего змия способно пошатнуть основы любой веры. Генрисон высказал мнение, что Макинтайр еще заговорит, едва дождется некоего «особого» откровения.

Росс сказал, что, возможно, у проповедника просто болит горло.

Однако никто из лесорубов не рассмеялся и даже не улыбнулся шутке – да и сам он, похоже, тут же пожалел о своих словах, ведь все рабочие, даже отъявленный циник Росс, ясно видели, что проповедник основательно и бесповоротно преобразился.

Поздним утром, получив помощь вызванного из Уэйнсвилла врача, Серена и Пембертон облачились в холщовые брюки и хлопчатобумажные рубашки, подобранные из барахла, завалявшегося на полках лагерной лавки. Одного из рабочих отправили в город за одеждой и туалетными принадлежностями, помочь с которыми лавка оказалась бессильна. Собрав часть кухонного персонала, Серена поручила им навести порядок в старом доме Кэмпбелла, пока Пембертон отправился убедиться, что все рассеянные по долине очаги потушены. Побродив по следам пожарища, который перебегал из стороны в сторону и совершал отчаянные прыжки, лесопромышленник с облегчением обнаружил целые акры выгоревших пней и валежника, но ни единого пострадавшего строения. Огню не удалось поглотить ничего ценного, если не считать их дом. Справившись с первоочередными задачами, супруги встретились в конторе и присели передохнуть.

– Пожалуй, мне стоит съездить на хребет, – заметила Серена. – Просто хочу убедиться, что огонь не повредил кабели.

Оглядев стопки счетов и писем на своем столе, Пембертон поднялся.

– Знаешь, я прокачусь с тобой. Бумажки могут и подождать.

Серена обошла стол и, положив забинтованную ладонь на шею мужу, подалась вперед. Их глубокий поцелуй затянулся надолго.

– Хочу, чтобы ты был рядом, – прошептала Серена. – Не только утром, но и целый день.

Вдвоем они отправились седлать лошадей. Серена сняла орла с насеста, и супруги выехали из конюшни. Полуденное солнце заливало железнодорожные пути, и даже в тусклом из-за дыма свете металл приглушенно блестел. Пембертон знал, что пришло время разбирать рельсы, начав с концов разбежавшихся в стороны веток и пятясь к лагерю. Он с нетерпением ждал момента, когда сможет скинуть рубашку и вновь похвастать своей силой, вкалывая наравне с рабочими. Казалось, он так давно торчит в конторе, выписывая и перепроверяя цифры, что превратился в обычного банковского клерка. Когда Микс до конца разберется с тонкостями делопроизводства, Пембертон сможет больше бывать на свежем воздухе, в новом лагере уж точно.

Когда супруги пустились в путь по дну долины, теплый пепел мигом выкрасил черным копыта и ноги лошадей. Направляясь к хребту, они проезжали мимо измученных рабочих, смывавших сажу с лиц и рук, – выглядели те не как лесорубы, а скорее как актеры бродячего театра, удаляющие грим после выступления. Люди даже не разговаривали; слышался лишь надсадный, хриплый кашель. Там, где прежде располагалось кладбище, пламя едва успели потушить, и сизые клубы дыма здесь до сих пор тянулись к небу. Точно неупокоенные души, они покидали выжженную долину, чтобы достичь более гостеприимного царства.

Следуя течению ручья Раф-Форк, Пембертон и Серена приблизились к горе Шанти и уже прилично поднялись по склону, когда заслышали позади чьи-то вопли. Оглянувшись, они увидели спешащего к ним Микса. До своего появления в лагере бухгалтер никогда даже не садился на лошадь; скакал он сгорбившись, прижав щеку к холке кобылы. Только догнав Пембертонов, Микс рискнул поднять голову и вполголоса заговорить. Несомненно, бухгалтера пугала мысль о том, что громкие слова заставят лошадь встать на дыбы.

– Гэллоуэй звонил, – сообщил Микс Серене.

Она повернулась к мужу и сказала:

– Через минутку догоню.

– Нет, – помотал головой Пембертон. – Я останусь.

Серена несколько секунд разглядывала лицо мужа, точно искала в нем опровержение этих слов. Наконец она кивнула и повернулась к Миксу:

– Рассказывай.

– Гэллоуэй отследил их, кем бы эти «они» ни были, до Ноксвилла, где они не стали покупать билет, чтобы ехать дальше, – с легким раздражением в голосе доложил бухгалтер. – Он также просил передать, что до его появления в Ноксвилле оттуда не успел уйти ни один товарный состав, так что эти самые «они», видимо, все еще там. – Микс опасливо приподнялся в седле, чтобы вытащить из заднего кармана брюк листочек бумаги. – Он продиктовал номер телефона и сказал, что будет следовать вашим распоряжениям.

– Позвони ему сам, – велела Серена, не обращая внимания на протянутую бумажку. – Передай, что у них, скорее всего, нет денег, да и остановиться негде. Пусть Гэллоуэй прочешет Ноксвилл и окрестности.

– Выходит, я еще и секретарем нанялся, – пробурчал Микс и приступил к робкому спуску назад в лагерь.

Пембертоны же продолжили свое восхождение и остановились только на вершине горы. Дым притушил солнечные лучи до цвета потускневшей меди, что преобразило пейзаж, уподобив его желтоватому дагерротипу. Серена сняла с орла путы и, вскинув кулак в перчатке, подбросила птицу в небо. Та поднялась, хлопая огромными сильными крыльями: орел словно бы отталкивал прочь не только воздух, но и саму землю. Затем он замер на мгновение, соскользнул было в сторону, но тут же уловил восходящий поток и продолжил движение ввысь.

Оглянувшись на лагерь, Пембертон нашарил взглядом черное пятно, где прежде стоял их дом. Дымоход рассыпался и рухнул, но крыльцо устояло и походило не столько на руины жилища, сколько на ступени, возведенные для пустующего пока эшафота. Стул