Он никак не ожидал звонка. Он не ожидал его вовсе, лишь надеялся, что русские красавицы его не забудут и он может когда-нибудь понадобиться и тогда… пускай и не с самой из них аппетитной – Виолеттой (о Гамлетовой подруге он, конечно, и мечтать не смел), а с другой, которая попроще, но тоже такой свеженькой и вкусненькой, что-нибудь да сложится. Он был удивлен, но приятно удивлен. Он еще не знал, что его аппетит обещает быть очень скоро удовлетворенным, ибо оптимистичная и бесшабашная Лена в поисках выхода из создавшегося положения первым делом вспомнила именно о нем и о том, с каким плотоядным обожанием немец глядел на ее глубоко декольтированную грудь.

Только немцы могли назвать одно из своих превосходных вин «Молоко любимой женщины», безоговорочно приобщив при этом женщину к животному миру. Такое название может даже отвратить от дегустации какого-нибудь тонкого ценителя винных букетов, но их, немцев, название, видно, не смущает, привкус некоторой физиологичности в нем, по их мнению, самого вкуса не портит. А значит, их «тягой к прекрасному» следует немедленно воспользоваться.

Генрих немедленно приехал. Но Лена уже успела выстроить в своей маленькой головке под модными длинными кудряшками нехитрый стратегический план обольщения похотливого немца. Это в делах они и хитры, и расчетливы, и жестки, а в любви – дети, телята. «Вот именно – телята», – думала Лена, быстро приняв душ и переодеваясь в то, что должно было с порога сразить немецкого сексуального гурмана и хорошо разогреть его пресловутый эротический аппетит. «Аппетит проснется», – была уверена Лена, размышляя попутно: одеваться ли так, чтобы предстать перед гурманом этаким деликатесом, основные прелести которого надо пробовать постепенно и с наслаждением, или же поступить грубее, прямой лобовой атакой – удар – и на колени!

Тогда так!.. Одежда не нужна! Долой ее! Виолетта, когда он придет, побудет в ванной, я тут одна, я первая принимала душ, но еще не успела одеться, только белое махровое полотенце вокруг голого тела. Я его буду придерживать рукой, а другой открою немцу дверь, увижу его, застесняюсь и закрою на мгновение лицо руками, а полотенце тут и соскользнет, и он увидит все (!) и сразу, конечно, охренеет. А я взвизгну, подхвачу полотенце и попытаюсь прикрыть то, что он уже увидел, но… безуспешно, потому что полотенце будет прикрывать то одну часть тела, то другую, но не обе вместе. На весь этот дивертисмент с полотенцем отводится секунд 5; затем быстро в смежную комнату, в спальню, но не так, чтобы уж очень быстро, а оставляю ему еще секунд 5 на то, чтобы он увидел ее фигуру в другом ракурсе, и понял, что эта попка сводит его с ума. (Каким образом попка может свести с ума более или менее разумного человека – неясно, но только не для Лены.) Главное, чтобы за эти 10 секунд встречи немца и русской девушки в бельгийском отеле он оказался в нокдауне. На коленях! На колени, теленок! И кольцо в нос! Второй вариант Лене нравился гораздо больше, чем «деликатес для гурмана» еще и потому, что экономил время. Штурм вместо осады, решила Лена, и точка! Какая там на фиг осада, когда в кармане одна мелочь, а надо устраиваться.

Лена размышляла вслух, а Вета слушала и в целом ее план одобряла. Самой-то ей не о чем было беспокоиться. Деньги на две недели жизни у нее есть, а Гамлет и раньше приедет. Она соглашалась с подругой и в той части размышлений, в которой местным аборигенам отводилась роль телят. А кто же они, если не телята? Выдумывают всякие там стимуляторы для оживления своей убогой половой жизни – виагры там всякие, плетки, маски, пояса кожаные, наручники, секс групповой – черт знает что! В результате гомосексуалистов у них в этом регионе – больше, чем нормальных. Или бабы у них противные, некрасивые или фригидные… А красивых раз-два и обчелся. Но вот они тут – красивые и во всей своей красе! Пусть видят и пусть погибнут от дерзкого русского десанта в своей уютненькой, правильной стране, в которой нет никаких неожиданностей. «Мы им еще покажем кузькину мать», – как говорил незабвенный кукурузовод Н. С. Хрущев. Так что, держись, телята, и в первую очередь мчащийся сюда на неверных крыльях вожделения бизнесмен Генрих. Тебя ждет рабское кольцо в ноздрях. Тебя окольцует вчерашняя школьница Лена, потерявшая весь свой капитал, но с недетской силой желающая зацепиться в Бельгии любой ценой, а об исторической Родине, то бишь матушке Москве, забыть напрочь. Национальная гордость в Лене и Виолетте выражалась в несколько своеобычной форме: в том смысле, что мы, мол, русские красавицы, в постели непобедимы и честь Родины отстоять сможем. И гордость за Россию, за наше дремучее, но такое богатое человеческими ресурсами Лукоморье, вновь оживала в их душах, заблудившихся в дальнем зарубежье.

Тут позволим себе крохотную ремарку. Ведь действительно, представительницы нашего Лукоморья победоносно шествуют по зарубежью. Наше Лукоморье в зарубежье – ого-го! Тут есть чем гордиться! Причем сколько высокой иронии в том, что «Мисс Вселенной» стала однажды красавица-мент из Петербурга, а чуть позже выяснилось, что «Мисс Европа», еще одна русская красавица, – учится на сантехника. Вот так-то! Знай наших! Казалось бы – сказка, в которой Иван-дурак побеждает целое заморское войско, ан нет! Тут не сказка, а беспощадный по отношению к элите мировых подиумов факт.

Так или иначе, в гостиницу ехала будущая жертва русской сексуальной атаки по имени Генрих, которого Лена про себя уже назвала Генрих II, так как, минуя всякие исторические экскурсы и ассоциации, он и по жизни должен был стать ее вторым мужчиной. Вторым после стареющего плейбоя Альберта, выигравшего ее, как призовой лот на аукционе в казино. Да и когда это было-то? В какой-то прошлой жизни, о которой и вспоминать-то не хотелось.

Вариант № 2 с обнаженной натурой, застывшей в смущении, прошел отменно: наспех набросанный сценарий, режиссер Виолетта и исполнительница главной роли были на высоте. Блестяще разыгранный перед изумленным Генрихом скетч под названием «Смерть немецким захватчикам» потряс бы любого искушенного бабника, а уж простодушного швейцарского предпринимателя так и вовсе пришиб. С милой застенчивостью показывала Лена ему достоинства своей фигуры, плохо скрытые под махровым полотенцем, которое к тому же постоянно падало. Сценарий – сценарием, однако в нем должен же быть и некоторый простор для импровизации, и если полотенце упадет не один, а два или три раза, то это делу не повредит. Главное тут – не переиграть, и Лена не подкачала. Она вдохновенно и весьма натурально разыграла свою блицпартию. Немец получил мат уже на восьмом ходу. До подлинного мастерства Лене еще надо было расти и расти, но способности налицо. В Лене погибала актриса, зато не погибала, а, напротив, жила полноценной жизнью абсолютно беззастенчивая шлюха. Можно сказать, шлюха «без страха и упрека».

Для многих обывателей «шлюха» и «артистка» – практически синонимы, но поверьте, это не так! Встречаются исключения! Они есть, поверьте! Бывают все же и красивые, и порядочные. Редко, но бывают. Бывает даже, что они всю жизнь любят одного мужчину, своего мужа. И никогда, слышите, никогда ему не изменяют! А если и изменяют, то никто и никогда об этом не знает. Но, наверное, все-таки не изменяют, так как никто об этом не знает.

Но Лена была сегодня живым воплощением как раз обывательской точки зрения о том, что шлюха и артистка – одно и то же. Не переиграла нигде и все показала. И стеснялась при этом, и краснела, и очень уместно вскрикивала, и ухитрялась к тому же краснеть и вскрикивать так, чтобы Генрих догадался: она стесняется именно его, он ей не безразличен, и будь на его месте кто-то другой, ей вообще было бы все равно – голой ее застали или не голой. Таким образом, она укрепляла немца в мысли о том, что он видит перед собой девушку неиспорченную и свеженькую, а это, как мы уже знаем, должно было распалить его неувядаемый мужской аппетит. Бедный Генрих через две минуты после начала представления стоял в дверях с багровым от возбуждения лицом, и его толстые руки, тоже как и лицо покрытые рыжими веснушками, нервно бегали по пуговицам пиджака и брючному ремню. Руки хотели бы расстегнуть его, но разум не позволял: его еще не позвали, он еще не получил сигнала, после которого уже все можно, но он чувствовал, что этот момент не за горами. Европейская сдержанность и лоск сковывали его природный темперамент, да к тому же здесь сидела Виолетта, которой за все время действия с трудом удавалось сдерживать смех. В ее глазах читалось легкое презрение к немцу в частности и к мужчинам вообще. К мужикам, чье поведение было всегда настолько предсказуемо, что ничего, кроме скуки, вызвать не могло. «Ладно, – думала Вета, глядя на потеющего Генриха, как энтомолог смотрит на какую-нибудь распятую букашку, – ладно, лети на этот огонек, мотылек, только расплачиваться за полет тебе придется твердой валютой».