сограждан, свою страну. Иначе говоря, крайне нужна была мощная армия, плоть от плоти тех, кто поднялся сражаться за новую жизнь. Эта армия должна была быть обязательно соответственно оснащена, получить от хозяйства страны, ее экономики все необходимое для успешного (и победного) ведения военных действий.

Таким образом, как лагерь, стремившийся сохранить статус-кво, так и революционный лагерь для решения своих задач должны были решать в принципе похожие, до известной степени даже одинаковые задачи. Армия, ее мощь и дух – главный, решающий фактор. Это было понятно всем, и никому эту истину не надо было доказывать.

Уже опыт 1918 и начала 1919 гг. обнаружил большие проблемы в советском военном строительстве. Далеко не все шло гладко даже на макроуровне. Достаточно вспомнить о «военной оппозиции» в РКП(б), вынудившей серьезно заняться поиском правильных решений VIII съезд партии[738]. В ряду безотлагательных (переход от добровольческих основ к формированию регулярной, хорошо обученной, строго дисциплинированной, с централизованным управлением Красной армии, использование старых специалистов и командных кадров) во весь рост встала задача согласования и координации действий вооруженных сил советских республик.

Дело в том, что в ходе революционных преобразований, советского национально-государственного строительства в 1918 – начале 1919 гг. были созданы отдельные национальные (по принадлежности, а не составу) вооруженные силы с самостоятельной системой управления. В Украине военный наркомат возглавлял Н. Подвойский, в Литовско-Белорусской республике – И. Уншлихт, в Латвии – К. А. Петерсон[739]. В оперативном отношении национальные формирования подчинялись главному командованию Красной армии (Реввоенсовету РСФСР и главнокомандующему вооруженными силами РСФСР, назначения на высшее командные должности производились Реввоенсоветом РСФСР с согласия правительств советских республик), действовали согласно его директивам, но в ряде случаев проявляли и местничество, возникали трения, негативно сказывавшиеся на результатах военных действий. Росло понимание недопустимости такой практики, необходимости концентрации руководящего начала в одном центре, что могло существенно повлиять на выработку и осуществление единых планов военных кампаний, рационального маневрирования всеми наличными воинскими формированиями для достижения максимального эффекта. Подобные настроения все отчетливее проявлялись не только в московском центре, но и на местах.

Так, Г. Пятаков, возглавлявший некоторое время военный отдел правительства УССР, делился с Х. Раковским соображениями о целесообразности подхода к порученному делу: «С начала формирования военного отдела мною был принят за основу принцип союзного объединения с Российской республикой. Это объединение должно было проявиться в том, что в вопросе о формировании мы должны были исполнять задачи Реввоенсовета РСФСР, а относительно снабжения – представлять Центральному управлению поставок России плановые наряды для нашей армии и формирований»[740].

В Положении о Красной Армии УССР подчеркивалось, что военный отдел правительства, прорабатывая инструкции для армии, должен исходить из принципов строительства Красной армии в РСФСР. 7 января 1919 г. было принято специальное постановление о распространении на территории Украины действия всех декретов и распоряжений правительства РСФСР по вопросам военного строительства. В советских военных соединениях России и Украины действовали единые уставы: полевой, строевой, внутренней и гарнизонной службы. Таким образом обеспечивалась единая военная политика, хотя каждая республика имела свою армию.

Жизнь требовала углубления экономического сотрудничества, в основе которого лежали бы единая денежная система, пути сообщения, связи и т. д. Исходя из военно-политических и экономических реалий, общественных тенденций, правительство УССР еще 28 января 1919 г. поставило перед советскими социалистическими правительствами России, Латвии, Белоруссии, Эстляндии и Литвы вопрос о заключении прочного оборонительного союза против всяких попыток уничтожить власть рабочих и крестьян, установленную ценой таких жертв.

Состоявшийся 1–6 марта 1919 г. III съезд КП(б)У в резолюции «Текущий момент и задачи партии» определил: «Основной тактической линией Коммунистической партии Украины есть линия установления единства фронта УССР со всеми советскими республиками вообще и РСФСР в особенности против мировой империалистической контрреволюции»[741].

Похожие пожелания высказывали и руководители других республик.

Конечно, всем было понятно, что вычленить из общих процессов только военные, армейские аспекты, отделить правительство от экономики, своеобразия национально-государственного созидания невозможно. Однако одно дело принимать во внимание эти сопряженные аспекты общественной жизни, справедливо и конструктивно их учитывать в выработке и осуществлении политики. Другое дело – ставить последние обстоятельства во главу угла, точнее – в центр системы координат, в которой ретроспективно подходят к проблеме некоторые современные авторы.

Так, Г. Ефименко смотрит на проблемы отношений между Украиной и Россией в рассматриваемый период исключительно с экономической точки зрения, больше того, изначально преследуя цель доказать, что у В. Ленина, партийно-советского руководства России не было иной цели, как абсолютное подчинение, закабаление Украины, максимально возможное использование ее ресурсов – попросту говоря, экономический грабеж. Он полностью абстрагируется при этом от определения системы приоритетов в Гражданской войне. В специальном исследовании[742] приблизительно треть содержания отведена под раздел под заглавием «Экономические аспекты “военно-политического союза” (ноябрь 1918 – август 1919 г.)»[743]. Однако ни о сущности военно-политического феномена, ни о его документальном регламентировании (декрет «Об объединении Советских Республик…») речь вообще не идет. Упоминание словообразования в кавычках демонстрирует полное неприятие термина, воинственно-критический настрой по отношению к явлению.

В другой публикации, где ставится непосредственная задача оценить «аутентическое содержание “военно-политического союза УССР и РСФСР (март – июнь 1919 г.)”»[744], автор остается верен себе, «ставит под сомнение утвердившуюся в историографии схему отношений» между двумя республиками, абсолютизируя экономический фактор явно в ущерб другим слагаемым сложнейшего комплексного феномена. Если следовать логике публикаций Г. Г. Ефименко, надо согласиться с мнением, что главным в Гражданской войне для РСФСР было подчинить Украину, чтобы использовать богатый потенциал юго-западного соседа в собственных целях. Гражданская война, иностранная военная интервенция, кольцо фронтов из армий 14 стран – это что-то второстепенное, третьестепенное. Отсюда и пренебрежительное отношение собственно к феномену военно-политического союза, аутентическое содержание – это нечто совсем другое.

Конечно, можно поставить перед собой цель исследовать экономические слагаемые военно-политического союза, это была объективная реальность, ее никто никогда не скрывал. Сосредоточение на одном важном аспекте, его обстоятельный анализ – широко используемый в науке прием, приносящий положительный эффект. Однако подмена комплексного по природе, сущности явления одним вычлененным элементом, направлением, для того чтобы подменить вывод о многоплановом, многоаспектном объекте – это серьезный повод, чтобы искать квалификацию подобному труду в системе координат, несвойственной научным подходам и критериям.

Интереса ради можно было бы попросить Г. Г. Ефименко попробовать дать в избранном им ключе «аутентичную» оценку Брестскому договору Центральной Рады с Центральными державами, условиям, которые выдвигались украинским посланцам за несостоявшуюся помощь французской стороны в Одессе и Бирзуле в 1919 г. или же Варшавскому договору 1920 г.

Конечно, автор откажется это делать и будет прав. Модой последнего времени для части историков