Кто-то все еще всхлипывал. Кто-то все еще молился. Но песня человек за человеком набирала силу. Кто-то взял Сорайю за руку. Она сжала ее в ответ и запела во весь голос. «Впусти весну, чтобы мы…»

Они все еще пели, когда по ним попали и свет погас.

***

Асалу не смущала профессия убийцы. Она знала, что это ужасно, но давно с этим свыклась. Некоторые смерти ее тревожили или не давали потом заснуть. Это тоже норма.

Впрочем, уже давно смерть не приносила скорбь.

Она уставилась из кабины на кавардак в космосе. «Шип» прорывался через небо — дикий молень, преследовавший стадо Хафиза. От отряда обороны Асалы ничего не осталось — некого больше считать. Хайямский флот рассеялся, воюя с дронами или гоняя остатки Красного отряда.

Тяжесть в груди ушла — последние остатки притворства, будто все это должна подчищать она. Она свою работу сделала. Сделала. Хватит с нее.

Она определила сигнал Дайо. Все еще на месте. С души упал еще один камень. Она не опоздала. Гоночный дарт рванул к новой цели на всей скорости.

Рация перехватила разноголосицу — переговоры ганьдэсцев. Сплошь скрежет и помехи, но она разобрала причину их вполне оправданной паники — изменения гравитации и ошибочные орбиты. Асала чуть не вызвала Нико, чтобы это подтвердить… но нет. Нет, сейчас она не рискнет ничего просить у Нико.

Если пилоты не ошибаются, Гань-Дэ подписан смертный приговор. Теперь она видела планету из окна — укутанный облаками яркий шарик, точно такой же, как и все остальные. По нему не скажешь, что он умирает. С другой стороны, не скажешь и по Гипатии, да и Эратос наверняка из космоса виделся прекрасным и невредимым. Люди говорят о гибели планет так, словно раскалывается сама земля, но это вовсе не так драматично. Существованию самой сферы ничего не грозит. Имеет значение только внутренняя механика того тоненького слоя марли, той луковой кожицы атмосферы, что липнет к гористой поверхности, словно утренняя роса. Самый узкий краешек, на котором держится все.

Этим воинственным миркам мало было заморить свое солнце голодом. Теперь они принялись играть планетами в бильярд. Она вспоминала жителей Гань-Дэ, которые помогли им с Нико перейти горы, вспоминала фермеров и чердак в мастерской, полный ящиков на черный день. Они этого не заслуживали.

А она это заслуживает? А Экрем? А Кинриг? А Хафиз? А инженеры, впервые предложившие добычу водорода из солнца? А политики, согласные на все, что набьет им карманы? А ура-патриоты, агитаторы, любители мышления «наши-против-ваших» — они при всей своей жадности, ненависти и глупости заслужили наказание такого масштаба? Наказания в целом заслуживают все они, включая ее. Пощечину, нож в горло. Но не целый же мир. Не каждый мир. Приговором за их преступления, даже вместе взятые, не могло быть вымирание. Даже если оно происходит по их вине.

Челнок Дайо ждал. Матовый металлический овал казенного производства, совершенно непримечательный, но для Асалы он словно хранил целую вселенную. Ее руки тряслись, когда она пристраивалась к нему крошечным трюмом судна. Этого она тоже не заслужила. Асала убила друга — а ее за это вознаграждают тем, что, казалось, утрачено навсегда.

Но дело и не в Асале. Дело в Дайо. В Дайо, которая любила ее. Изменила ее к лучшему. Асала не знала, чем занималась сестра в прошедшие годы, но не сомневалась: судя по тому немногому, что она сегодня видела, ее руки тоже по локоть в крови. Возможно, и Дайо не заслуживала спасения. А возможно, сама постановка вопроса, кто чего заслуживает, изначально неправильна. Ведь на этом сосредоточились все: Нико, Кинриг, Экрем, Хафиз, даже Сорайя — правда, Сорайя из милосердия. Кто заслуживает спасения и почему? Словно кто-то из них может ответить на такой вопрос. Словно кто-то из них бог.

Сейчас Асала спасет Дайо не потому, что заслуживает эту радость, и не потому, что этого заслуживает сама Дайо. Она ее спасет, потому что этого требует любовь.

В мыслях мелькнула картинка: вот Нико входит в кабинет Экрема так много месяцев назад. Гордый отец представляет их. Выросший ребенок, цветущий от внимания. Между ними тоже была любовь.

Эту мысль она похоронила как можно быстрее.

В гоночном дарте был минимальный трюм, предназначенный для легких грузов и припасов. Асала чуть не рассмеялась. «Легкий груз», — подумала она, вспоминая, как бабушка беспокойно хватала Дайо за худые щечки и потом подсовывала еще плошку сладкого крема. От крошечной радости воспоминания что-то внутри застенало. Когда-то она твердо решила, что отныне это не для нее — эти уютные семейные пустяки. И все же она здесь, полная надежд, как дурочка.

Она проверила, что скафандр и шлем загерметизированы, потом начала открывать люк. Услышала ровное шипение контролируемой разгерметизации и поняла, что теряет драгоценный воздух. Это ее не волновало. Если Дайо не дышит, то и Асале воздух ни к чему.

Из трюма поплыли медицинские припасы и случайные инструменты. Асала оглядела приборную панель, нашла управление манипулятором трюма. Вытянула его и включила на его конце электромагнит. Почувствовала притяжение, потом стук. Манипулятор внес челнок внутрь, поместив на решетку за ее креслом. Тот едва вмещался в трюм.

Асала торопливо закрыла люк и включила наддув. Кислородные баки застонали от усилий. Наконец индикатор на датчике вспыхнул зеленым. На это тут же отреагировал челнок, автоматически сдвинув внешнюю крышку, когда обнаружил пригодную для дыхания среду. Асала сняла шлем и выкрутила свои имплантаты до упора. Визг двигателей стал практически невыносим, как и шипение воздуха, и ранее не слышный гул панели управления. Она поморщилась от какофонии, но потерпеть надо было всего-то секунду, пока она не найдет один крошечный звук, погребенный под толщей остальных.

И вот он: Дайо делает ровный вдох.

***

Теперь космос усеивали останки повстанческих судов и отбросы, что ранее на них летели. «Шип» торжествующе плыл через мусор, но радости в этой победе не было. Не считая переговоров пилотов и далекой вибрации остывающих рельсотронов, на мостике Кинриг было тихо, как на похоронах.

За стеклом корчились края кротовой норы.

— Она сжимается? — спросила генерал у инженера.

Инженер ответила пустым взглядом.

— Видимо, генерал.

— Но ничего не изменится, да?

— Для планеты? Нет. — По лицу женщины струились слезы. — Нельзя передвинуть планету на место.

Кинриг взглянула на женщину.

— Я не знаю твоего имени.

— Нур аветт Дана, кима.

— У тебя есть семья, Нур?

— Нет, кима.

— Друзья?

— Не сказала бы, кима.

— Тогда по кому ты льешь слезы?

Нур медленно оглянулась на Кинриг, не понимая вопроса.

— По Гань-Дэ, — сказала она задушенным голосом, и ее тон подразумевал, что ответ очевиден.