– Что вы дважды проворачивали одну и ту же схему. Женили Аполлона, а потом избавляли его от тягостей брака. Что на третий раз вас остановила Рената. Она предложила вам сделку. Взаимовыгодную. Вы работали на Центр, думая, что работаете на себя. А она взяла – и составила завещание в пользу Евдокии. Какая неприятность, верно? Конечно, можно начать с ней судиться, но суд затянется на годы. Евдокия так просто своего не отдаст.

– Она жила потому, что я давал ей лекарство, – голос Павла звучит сухо. – Был договор.

– Лекарство перестало действовать?

– Все лекарства рано или поздно перестают действовать.

Какое очаровательное философское замечание!

– Ты ведь взял чашу из ее коллекции? Там хватает… странных предметов. Всего-то и нужно было – подходящий антураж и легенда. А затем люди уже верят.

– Ты мне никогда не нравилась. – Павел сделал шаг вперед.

А ведь бежать-то некуда. И это место – с прикрытой спиной – уже не выглядит таким уж безопасным.

Спокойно, Саломея! Ты не одна.

– Навязчивая. Липкая, как патока… в волчьем семействе выросла Красная Шапочка! Надо же было такому случиться!

Он все ближе и ближе. Он пытается напугать ее, и у него в принципе это выходит, но Саломея не подаст виду. Она играет с ним на равных.

– Я бы тебя убил с удовольствием! Не вышло.

– Пашенька, прекрати!

Как меняется голос: в нем уже нет былой неуверенности, но – звучит команда. Не человеку – собаке.

– Мы же побеседовать пришли. – Аполлон поглаживает подлокотник кресла. – Присядь, дорогой.

Останавливается. Всего-то три шага до нее сделать осталось. Саломея видит его побелевшие кулаки. И как-то просто и четко воображается легкость, с которой такой кулак ломает чью-либо височную кость.

Несчастный случай в тихом доме.

Они не станут делать ничего, пока Саломея не подпишет документы. Им нужны деньги, много и сразу, так много, чтобы больше не пришлось никого убивать.

– Присядь, – повторяет Аполлон. – Ты устал. Скоро все закончится.

Он здесь главный и уже не стесняется это показать. Значит, участь Саломеи предрешена. Действительно, родителей ее больше нет, Далматова тоже, и – кто защитит ее?

– Итак, дорогая, что ты нам еще скажешь?

– Рената вложилась в Центр. Она находила клиентов. Вернее, клиенток. Анна помогала их обрабатывать. У нее редкий дар убеждения. Евдокия…

– Шлак, – отрезал Павел.

– В отличие от тебя. Ты делал основную работу. Ты… бокор?

– Нет. Но мог бы им стать. У меня – дар. И у тебя тоже. Но ты его тратишь на ерунду!

А Павел, значит, занимается важным и нужным делом. Кем он себя считает? Санитаром социума, освобождающим этот социум от ненужных, с его точки зрения, элементов?

– Они получили то, чего желали, – подтвердил он мысль Саломеи. – И ты получишь.

Многообещающе звучит.

– Аполлон, полагаю, отвечал за мифологию? Живая реклама. Работала она?

– Конечно, милая. Ты же сама знаешь, каким я умею быть обаятельным.

– Знаете, я одного не понимаю… Зачем вы убивали гадалок? Вы так сильно ненавидите женщин?

В живых ее не оставят. А Далматов, если разобраться, не так уж и близко. Он, конечно, отомстит, и месть его будет страшна, но Саломея-то от этого не воскреснет.

– Консультации, – ответил Аполлон, разведя руки в стороны. – Всегда есть люди, которые хотят знать свое будущее, но не желают платить за это знание. И тогда возникает необходимость в жертвенной овце. В Дельфы люди приходили за ответами, которые им сообщала пифия. Золото получали жрецы. Что же получала пифия?

– И меня ты собирался тоже…

Саломея коснулась затылка. Рана уже затянулась. И шишка прошла.

– Павла ты очень раздражала. Но потом он понял, что был не прав. Я сам хотел тебя спасти. Получилось бы романтично! Увы, твой друг мне помешал.

– Поймал тебя у любовницы? Кстати, Павел, могу подкинуть тебе адресок. Съезди. Побеседуй с девушкой. Думаю, она много интересного расскажет.

По лицу Павла нельзя было понять, насколько его задевает услышанное.

– Тебя ведь использовали. Чья была идея со свадьбой? А с убийством? И дальше?.. Ты же вряд ли пошел бы на это только ради денег. Ради любви – другое дело. Благородный мотив!

– Я знаю.

– И миришься с этим?

Он пожал плечами: мирится. Привык. Ведь, несмотря на всех этих любовниц, Аполлон вернется – как всегда возвращался. Поводок, сплетенный из купюр, держит его крепко. Деньги – хороший гарант взаимной любви. А любовниц можно использовать. Ему даже приятно было превращать их в говорящих кукол.

– Ты ничего не говорил мне! – Аполлон возмутился, но Саломея не слишком-то поверила этому возмущению.

– Ты не спрашивал. Ты никогда ни о чем меня не спрашивал. Только говорил, что нужно сделать. И ее ты привел в Центр без спроса. Зачем?

– У нее были деньги. И это – хороший вариант после Ренаты. У нее столько денег, что нам хватило бы до конца жизни! А теперь и «двойное» состояние. Нам больше не нужна Рената.

– Павел не хотел подавлять волю родной матери? – спросила она у Аполлона.

– Ее волю не так-то просто подавить! Не каждого человека можно сделать… иным. – Павел разжал-таки кулаки. Он вдруг успокоился, как человек, принявший решение. – Жертва должна быть внушаемой. И слабой. Моя мать – сильная. Сестра… тоже. И твой друг. В любом другом случае мы бы оставили его в покое. Но он излишне любопытен.

И богат.

Все в конечном итоге упирается в чужие деньги. Понятный и совсем небезумный мотив, который делает всю эту историю еще более мерзкой. Ну почему Саломея вечно вляпывается в какое-то дерьмо?!

– С Алисой у вас тоже промашка вышла… и с Анной… удача от вас отвернулась.

– Я не верю в удачу, девочка. – Павел провел ладонями по лицу, будто стирая с него прежнее выражение.

Он и правда почти бокор. Колдун с мертвыми глазами. Он давным-давно умер. Из рукава в ладонь выкатился аптечный пузырек из темного стекла. Этикетки нет. И что за чудо-зелье внутри?

Главное, эти двое считают, что Саломея это выпьет!

– Больно не будет, – пообещал Павел, откручивая крышку. – Ты просто уснешь. И проснешься другим человеком.

Его мягкий голос завораживал. И Саломея вдруг поняла, что не в силах пошевелиться.

– Правильно. Я – твой хозяин. Слушай меня.

Крышечка легла на стол. Аполлон протянул ему бутылочку минеральной воды.

– Нет. Сама. Вот, возьми.

Саломея протянула руку. Она больше не была собой.