Бетод не знал, что на это ответить. Из-за духа, стоявшего в палатке, у него путались мысли.

– Ты взялся, что ли, объяснять мне, что такое женитьба? Ты?

– Мудрость есть мудрость, независимо от того, из какого источника она почерпнута, согласен? В смысле, человек может быть либо е…рем, либо бойцом, так я все-таки больше боец. Если что и можно сказать о Логене Девятипалом, так это то, что он боец, но потрахушки скрашивают жизнь…

– Сюда едет Гремучая Шея, – перебил его Бетод.

– Сюда?

– Да.

Девятипалый нахмурился.

– Тогда, пожалуй, мне стоит одеться.

– А это мысль.

Но, к сожалению, она так и осталась мыслью. Логен подтянул колени к лицу и с быстротой змеи взлетел на ноги, выпрямился во весь рост, вытянул руки и растопырил пальцы. Свои девять пальцев и, конечно, обрубок.

Бетод сглотнул. Он готов был поклясться, что этот негодяй стал еще больше. Он и сам был не маленький, но Девятипалый возвышался над ним на полголовы – масса перекрученных шрамов, мышц и твердых, словно деревянные, сухожилий, похожая на машину для убийства, которой создатели не позаботились придать приглядный вид. И поза его являла собой гордыню, и ненависть, и презрение ко всему миру и всем и каждому, кто в нем существовал. Презрение и к Бетоду, который вроде бы был его вождем.

Бетод вновь подумал о том, что следовало бы сделать то, чего хочет Урси. Убить Девятипалого. Он подумывал об этом еще со времен штурма Хеонана, где Логен вскарабкался по обледенелым скалам и пролил немерено крови горцев, хотя приказ был совсем другим. И пока опьяненные победой глупцы славили его отвагу и складывали плохие песни о его воинском мастерстве, Бетод был вынужден ломать голову по поводу того, как избавиться от кровожадного безумца. Кого он мог бы послать сделать это и когда? Ножи в ночной тьме; удастся ли такое сделать? Разделаться с бешеным псом, прежде чем тот укусит хозяйскую руку. Или, может быть, отхватит хозяину голову.

И все же… и все же… они ведь друзья, верно? Бетод в долгу перед ним, разве не так? И ведь существуют правила, так ведь? Его отец часто повторял, что мужчина обязан платить по своим счетам.

И, помимо всего прочего, грызло Бетода еще одно сомнение. Что, если дело сорвется? Что, если Девять Смертей выживет и сам заявится по его душу?

– Говоришь, Гремучая Шея сюда едет? – Девятипалый направился к столу, сделанному из старой двери; на каждом шагу его яйца шлепали по голым ногам. – И что же нужно старому ублюдку?

– Это я позвал его.

Девятипалый приостановился с протянутой к столу левой рукой.

– Ты?

На столе стоял кувшин с вином и несколько кружек. А еще на изрезанной столешнице, полускрытый всяким хламом, валялся, совсем рядом с протянутой туда рукой с тремя пальцами Логена, большой нож, лишь немного уступавший мечу; его лезвие холодно поблескивало в отсветах солнечного света, все же проникавшего в палатку.

Бетод понимал, что оружия тут может быть больше, чем в каком-нибудь арсенале. На земле валялся меч в ножнах со спутавшимся в клубок ремнем, а поверх него – второй меч, без ножен. Рядом лежал топор, массивная головка которого была почти сплошь покрыта бурыми пятнами. Бетод понадеялся втайне, что это ржавчина, но следовало опасаться, что это не так. Имелся тут и щит, настолько измятый, и истрепанный, и пересеченный рубцами, что определить изначальный рисунок было невозможно. И ножи. Ножи повсюду, выдававшие свое присутствие среди шкур предательским блеском лезвий и рукояток, воткнутые в колья палатки, воткнутые в землю по самую рукоять. Девятипалый частенько повторял, что слишком много ножей не бывает.

Бетод вдруг задумался о том, сколько же народу он убил. И о том, что вряд ли кто-нибудь сможет сосчитать убитых. Названные, и поединщики, и прославленные воины, и трэли, и шанка, и крестьяне, и женщины, и дети. Он прерывал дыхание у всего, что дышало. Ему ничего не стоило бы убить Бетода. Каждое мгновение, пока они стояли рядом, было мгновением, когда он не считал нужным это сделать. И Бетод вновь почувствовал – а это случалось с ним по десять раз на дню, – насколько хрупкая штука власть. Насколько зыбка и иллюзорна. Ложь, которую все по каким-то неведомым причинам согласились считать правдой. И лезвие лежащего на столе ножа может в любой миг положить ей конец и положить конец самому Бетоду и всему, что он делает. Всему, что он хочет передать сыновьям.

Девятипалый ухмыльнулся голодной ухмылкой, волчьей ухмылкой, как будто отодвинул в сторону окружавшую Бетода завесу власти и заглянул в его мысли. А потом обхватил тремя пальцами ручку кувшина.

– Хочешь, чтобы я убил его?

– Гремучую Шею?

– Угу.

– Нет.

– О! – Девятипалого эти слова вроде бы немного обескуражили, но он тут же принялся звучно наливать вино в кружку. – Однако!

– Я хочу заключить с ним мир.

– Мир, говоришь? – Девятипалый приостановился, не донеся кружку до рта. – Мир? – Он перекатывал это слово во рту, как будто пробовал какое-то диковинное новое блюдо. Как будто это было слово из незнакомого ему чужого языка. – Зачем?

Бетод заморгал.

– То есть как это «зачем»?

– Вождь, не сомневайся, я заломаю этого засранца! Я с ним вот так сделаю! – И кружка хрустнула и смялась в его ладони; вино и черепки оказались на шкурах, покрывавших пол. Девятипалый же, моргая, уставился на кровоточащую ладонь, будто не понимал, что же такое произошло. – У-ух… Чтоб его… – Он поискал глазами, чем бы вытереть руку, ничего не нашел и вытер о собственную грудь.

Бетод шагнул к нему. Видят мертвые, ему ужасно не хотелось этого делать. Видят мертвые, его сердце бешено колотилось. Но он все равно шагнул к нему, посмотрел ему прямо в глаза и сказал:

– Логен, ты не сможешь убить всех на свете.

Девятипалый ухмыльнулся и потянулся за другой кружкой.

– Мне то и дело говорят, кого я не могу убить. Но что сильные, что слабые, что прославленные, что безвестные – все они помирают, если их изрезать как следует. Вот взять Шаму Бессердечного – помнишь его? Все отговаривали меня драться с ним.

– Я отговаривал тебя драться с ним.

– Только потому, что боялся моего поражения. Но когда я вступил в бой с ним и стало видно, что я побеждаю… разве ты попросил меня остановиться?

Бетод сглотнул; во рту у него внезапно пересохло. Он прекрасно помнил тот день. Снег на деревьях, пар, валивший изо ртов собравшейся орущей толпы, и лязг железа, и то, как он до боли сжал оба кулака, желая победы Девятипалому. Отчаянно желая ему победы, ибо на нем держались все его надежды.

– Нет, – сказал он.

– Нет. И когда я выпустил ему кишки его же собственным мечом… разве ты попросил меня остановиться?

– Нет, – сказал Бетод. – Он помнил пар, валивший от них, помнил их запах, помнил, как стонал, булькая горлом, умиравший Шама Бессердечный, и оглушительный восторженный рев, вырвавшийся из его собственной глотки. – Я поздравлял тебя.