– Сударыня, я к вашим услугам.

– Не сомневаюсь, ваша верность моему несчастному брату успела войти в поговорку. Вы любитель живописи?

– Я думал о войне.

– Неудивительно. – Теперь герцогиня улыбалась не слегка. – А о кружке глинтвейна вы не думали? Южанина я бы спросила о шадди, но вы на ценителя этого напитка не слишком похожи.

– Вы правы, сударыня.

– А раз так, поднимемся ко мне. Комнаты еще толком не готовы, но вы привыкли к войнам, а я – к военным. Мы ведь с вами виделись, хотя вряд ли разговаривали.

– Вы правы.

– Что ж, значит, поговорим сейчас, к счастью, это возможно. Слишком часто мы можем о героях лишь молиться.

Герцогиня замолчала, видимо, задумалась о чем-то своем, но сбежать было бы неприлично. Вдвоем они поднялись на третий этаж, где вовсю сновали рабочие, и по нависающему над парадными залами балкону выбрались к короткой анфиладе. Судя по знакомому виду из окон, внизу был регентский кабинет.

– Заходите, – пригласила герцогиня. – Это моя столовая, слуг пока мало, а мой секретарь занят с бароном Капуль-Гизайлем. Полагаю, вы о нем слышали? Простите…

Может, слуг и не хватало, но камеристка возникла тотчас и, получив приказание, почти выбежала. Хозяйка указала на кресла у небольшого столика, она больше не улыбалась.

– Расскажите мне, – велела она. – Как все случилось?

– Что именно, сударыня?

– Как предатели захватили моего брата и как не предали вы. Единственный из всех.

– Вы ошибаетесь, сударыня. Герцог Алва сделал… несопоставимо больше.

– Нет, граф, я не ошибаюсь. Я помню, что сделал Первый маршал Талига для своего короля, хотя он даже не талигоец, и я выражу ему свою признательность. Я помню и о той части гарнизона, что вырвалась из Олларии, и не осуждаю их. Уличные бои – это ужасно, а взять с такими силами Багерлее смог бы лишь все тот же Алва, но король к этому времени наверняка был бы уже мертв. Полковник Ансел поступил правильно.

– Сударыня, он – генерал. Регент… Ваш супруг, когда был регентом…

– Да-да, разумеется. Видимо, я слишком много думаю о тех днях; так много, что забываю случившееся потом. Я жду вашего рассказа. Не об Алве и не об Анселе, о том, что сделали вы. И о том, что запомнили.

Что он запомнил? Мало. Собственную удивленную ярость, сперва бессильную, потом словно бы очнувшуюся, и еще лицо Фердинанда и его голос, глухой, безнадежный. Что-то пытался приказывать Рокслей, таращили глаза придворные, кто-то вскочил и так и замер, кто-то остался сидеть… Кажется, что-то капало.

– Говорите, я же вижу, что вы помните. Жалеть меня не надо, я – урожденная принцесса Оллар, я выдержу.

– Я не видел, как все произошло, был в другой комнате. Офицерский пост у малой печати…

– Не объясняйте, я знаю, где это. Вы услышали шум?

– Да, сперва был шум, потом закричал его величество, он звал гвардию, я вошел… Полковник Морен докладывал… графу Рокслею о том, что Ансел заперся в казармах. Рокслей стал вынуждать его величество уговорить их сдаться, потому что иначе казармы подожгут. Это на самом деле невозможно, но его величество поверил и… велел сдаться мне. Потому что моя смерть и моя честь никому не нужны, потому что нет ничего – ни присяги, ни короля, ни Талига… Я выстрелил в Рокслея.

– И все?

– Еще я ударил гвардейца, разбил окно и выскочил в сад. Погони не было, до казарм я добрался спокойно, меня узнали и впустили.

– Вы не договариваете.

– Все было именно так.

– Другие запомнили больше, вы не только выстрелили. Вы сделали это именем Талига и во исполнение присяги. Вы скромны, это так, но я хочу… нет, я должна знать, что вы тогда думали и чувствовали! Прошу вас, вспомните!

– Сударыня, у меня не было времени думать, все заняло несколько мгновений. Я понял, что произошло и кто предал, и я выстрелил. Если бы я мог рассуждать, то Морена я бы тоже убил, а потом бы дрался… Возможно, меня бы кто-нибудь поддержал.

– Кто? Не Фарнэби же… Рассчитывать на Придда после того, что именем короля сделали с его семьей, вы вряд ли могли, но я заманила вас глинтвейном. Вот он.

Глинтвейну, а вернее, передышке, Чарльз был рад. Приведенный камеристкой слуга водружал на стол поднос, расставлял кружки с гербами, приоткрывал крышку кувшина, что-то говорила герцогиня, пахло специями… Он мог сделать больше, но он не сделал бы ничего, если б не выволочка от Алвы в Октавианскую ночь. Несправедливая, унизительная, незабываемая. Эта змейка, Селина Арамона, говорит, что он жует обиды; может, и жует, но именно старая обида не позволила растеряться, смолчать, подчиниться. Нет, он не остался бы с предателями, а ночью таки добрался бы до Ансела, который все равно бы вырвался из города, и с ним ничего бы не смогли сделать, но стрелять было нужно. Нужно! Потому что Талиг и присяга никуда не делись, даже если король сдался.

– Если вы не желаете говорить, то хотя бы пейте, пока не остыло.

– Сударыня, я все рассказал. Однажды… Однажды граф Килеан-ур-Ломбах принудил нас ждать в казармах приказа, второй раз я такой ошибки не сделал и не сделаю.

– Хорошо, что вы здесь. Мой брат умер вашим должником, теперь ваша должница я. Именно я. Для моего супруга вы – отличный, надежный офицер, для меня вы тот, кто дал брату надежду на то, что не всё пропало. Да, потом Фердинанд узнал о верности жены и появился Алва, но в самый страшный час с королем были вы. Как же я хочу видеть вас счастливым!

– Мне ничего не нужно.

– Ничего?

– У меня все есть.

– Да, у вас есть титул и слава, ваши земли не расстроены, а ваши заслуги отмечены орденами, но есть кое-что еще… То, без чего жизнь покажется пустой даже королеве. Мужчинам проще, они могут заполнить эту пустоту долгом, а значит, войной. Но любовь и счастье нужны и вам. Вы будете счастливы с той, кого любите.

– Сударыня…

– Вы удивлены? Зря. Любовь, настоящая любовь – это огонь, его не скрыть. Если вы уверены в своем чувстве к приемной дочери барона Вейзеля, я вам помогу. Это то немногое, что я могу для вас сделать.

– Сударыня, кто вам сказал?

– Неважно, главное – я знаю. Вы здесь, с нами, и я этому рада, но часть вашего сердца остается в Аконе.

– Я служу, сударыня.

– Да, вы служите, но тосковать в разлуке свойственно и капитанам, и маршалам, и королям. К счастью, в вашем случае это легко исправить. Моя племянница Октавия уже в том возрасте, когда принцессе нужно общество достойных молодых девиц. Мне и моим сестрам подругами стали фрейлины матушки, но королевы в Талиге сейчас нет, поэтому придется учреждать для Октавии Малый двор. Разумеется, юная Мэлхен будет приглашена. По завещанию генерала Вейзеля опекуном его семейства утвержден маркиз Вальдес.