«Вот и женился! Интересно, а Лариса или Костюк смогли бы так же, как Ирка, загораживать меня от людей? Вряд ли. А впрочем, кто знает?… По крайней мере Лариса, наверное, была на многое для меня готова. И чего я к ней сразу не подошел в библиотеке, как только впервые увидел? Комплексовал чего-то. В результате упустил. Впрочем, все к лучшему — подойди я к ней тогда, на втором курсе, еще бы увлекся, женился сразу, и никого бы у меня не было, кроме нее и Мешковской. А так, хоть есть чего вспомнить. Хотя все равно — рано женился!» Новый спазм вернул Андрея Ивановича к суровой реальности: «Нет, лучше не становится!» Самым ужасным было то, что он даже положение не мог переменить — так на него давили окружающие. «Вот сейчас обосрусь, как тот старик-профессор, и все!» Что собственно «все», было неясно — Андрей Иванович гнал от себя такие натуралистические картины, зная, что они могут только спровоцировать начало необратимого процесса. Возникла мысль ослабить напряжение, пустив «злого духа»: «Плевать, что начнут морды воротить, потерпят — немного осталось. Принюхаются — доедут! Господи, что же это у меня с желудком?» Но и от мысли ненадолго отравить окружающим жизнь Андрей Иванович отказался — побоялся не удержать то существенное, что могло неожиданно вырваться на волю вслед за тяжелым воздухом…

Наконец в вагоне предупредительно мигнуло электричество, и через несколько секунд состав остановился на «Глухино». Как же все-таки хорошо, что эта станция была открытой — сразу возникло ощущение близости спасения. Мирошкин почти побежал мимо ларьков — на зубах навязшая композиция группы «Белый орел» «Как упоительны в России вечера», разносившаяся по округе, показалась ему нестерпимой вдвойне. Впрочем, смена температуры сделала свое дело — спазмы прекратились, Андрей Иванович сбавил темп.

На самом входе в ИПЭ возникло неожиданное препятствие в лице пожилого вахтера, усугубившее ситуацию. Перед Мирошкиным в институт вошли двое кавказцев самого что ни на есть неприятного вида — такого рода субъекты приезжают в Москву, как на вечный праздник, и при этом вовсю пытаются демонстрировать местным собственные, первозданные представления о том, как здесь следует вести себя таким красавцам, как эти… «Зверьки», — почему-то пронеслось в мозгу у Андрея Ивановича, который, как мы знаем, вовсе не был националистом. В голове у вахтера, судя по всему, возникла сходная мысль, и он поступил совершенно неожиданным образом — не решаясь спросить у опасных гостей пропуск, вдруг наклонился, как бы завязывая шнурок. Разогнулся старик только, когда те двое миновали турникеты. А вот у Мирошкина он решил проверить документы, которые, как назло, оказались в самом дальнем кармане. Во время поисков пропуска преподавателя чуть было не разорвало — такая революция началась у него в животе. «Правильно, правильно, надо проверять, а то ходят тут всякие…» — это с неприятным акцентом сказал один из кавказцев уже около лифта, повернув голову в направлении проходной. Парни радостно заржали. Вахтер покраснел, но принял от Мирошкина в свои дрожащие руки документ и даже несколько секунд сличал фотографию на нем с оригиналом. «Черные скоты и наши русские трусы кругом», — думал Андрей Иванович, взбегая по лестнице. С лифтом он решил не связываться — опять замкнутое пространство. Едва сдерживаемые внутренние позывы и так делали его мысли чересчур радикальными.

Зато, когда он наконец уединился в туалетной кабинке и почувствовал, что спасен, к Андрею Ивановичу вернулся весь его интеллигентский лоск. Лариса и Настя казались замечательными, пусть даже они и не стали бы возиться с ним во время приступа поноса, жена умиляла своим героизмом, а кавказцы не представлялись такими уж отвратительными, и даже охрана… «А что охрана?! Так везде. Бывает и хуже. Вообще интересно, сколько в нашей стране охранных агентств? Ощущение такое, что одни вахтеры кругом. Больше, чем в СССР, в разы. Никто ничего не производит, все только охраняют. А бандитов сколько, от которых они вроде бы должны защищать?! Эти охранники — чаще всего такие же бандиты, если не на деле, то по существу. Тот дед на входе еще безобидный. Вот в нашем педуне охрана! Набрали из отчисленных или двоечников — люди, ни на что не способные, без будущего, в результате они объединились, сорганизовались. И что же?! Чего-то где-то крышуют, институт вроде как для прикрытия. Коля Романенко, который за два года до нас учился, толком не умевший двух слов связать, если, они конечно, не матерные, пошел тогда в охрану и поднялся до руководства — теперь диссертацию защитил, ездит на иномарке, говорят, разжирел до безобразия, по институту ходит — сигару покуривает, профессора с ним за руку опасливо здороваются, а он им ее небрежно подает — боятся как бы не осерчал. Правильно боятся — ходили слухи, недавно забил студента после дискотеки. Не понравилось ему, как тот себя вел. Дело темное, но труп, действительно, нашли на истфаке. М-да-а! И самое главное, что охрану он никакую не обеспечивает. Чего только стоило то еженедельное телефонное хулиганство о заложенной якобы бомбе?! Тогда, на пятом курсе, сколько месяцев звонил какой-то полоумный, которого отчислили… Документы проверяют только у студентов и преподавателей, как и здесь. А хачики и бомжи проходят свободно. И таких охранников по стране, наверное, сотни тысяч. Действительно, криминальная революция. И сколько же нужно посадить, если начать наводить порядок, как предлагает Куприянов? Больше, чем в 30-е. А если в результате кризиса лопнут все банки, коммерческие структуры и все эти — клерки, охранники, оставшиеся без работы, плюс бандиты выйдут на улицу? И челноки все разорятся? Тогда вообще будет гражданская война. Как в Смуту, когда помещики во время голода повыгоняли на улицу лишних холопов. С этого тогда все началось…»

Апокалиптические мысли такого рода привычно подействовали на Мирошкина умиротворяюще — «все вообще летит в тартарары». На этом фоне его личная неудача, связанная с несостоявшейся защитой, должна была как-то затеряться. Можно было даже помечтать, как в условиях грядущего всеобщего хаоса он, Андрей Иванович, вдруг сможет разорвать все те путы, которые пока сдерживают его — прежде всего семейные, — и тогда… А что тогда? На ум приходили завлекательные картинки: он, свободный и потому сильный, находит на обломках теперешней жизни опустившуюся, голодную Костюк, правда, по-прежнему хорошо выглядящую даже в залатанных легких платьицах… Нет, стоп! Это же будет глобальная катастрофа! Лучше, он находит ее вовсе без всякого платьица, на руинах ее дома на «Кунцевской» — и тогда…

Андрей Иванович почувствовал, что у него затекли ноги. Тяжело столько стоять на корточках! Процесс испражнения завершился — пора и на занятия, а то так опоздать недолго. Он разогнулся. «А Костюк?! Ну что же! Все в прошлом. Ларису из-за нее упустил». Эта мысль показалась ему интересной. «Ну да, конечно! И вообще из-за нее все так и сложилось, как сложилось». Андрей Иванович продолжал стоять со спущенными штанами — ему казалось странным, что все это ему раньше не приходило в голову. Следовало хорошенько подумать, почетче сформулировать откровение, но Мирошкину помешали — в туалете хлопнула дверь, раздался смех, а потом шумное журчание — как минимум двое справляли нужду в писсуары. Преподаватель поморщился. Андрей Иванович писсуаром пользоваться не любил — слишком публично. Он даже в детстве редко посещал школьный туалет — все при свидетелях, ведь замки в кабинках сломаны, а иногда дверей и вовсе не было. Так что, если особенно приперало, он стремился или выйти на уроке, когда в туалете не было народу, или сбегать в спортзал. Там в раздевалке был закрывающийся туалет-кабинка — им реже пользовались…