Несколькими днями ранее в Сан-Диего Рузвельт собирался выйти из поезда, чтобы пересесть на корабль, идущий на Гавайи, и у него случился приступ стенокардии. «Не знаю, выдержу ли я, – сказал он своему сыну Джимми, который сопровождал его в поездке. – У меня ужасные боли». Сын помог ему лечь в вагоне на пол, президент закрыл глаза и позволил волнам боли пройти сквозь себя. Через десять минут боль начала ослабевать. «Никому об этом не рассказывай», – сказал он Джимми. Затем отец и сын спустились на пляж посмотреть военные учения.

В конце поездки был еще один тревожный эпизод. На обратном пути в столицу Рузвельт остановился в Бремертоне, штат Вашингтон. В этом городке, находившемся в пятидесяти минутах езды от Сиэтла, располагалась база военно-морского флота. Планировалось, что во время остановки президент обратится к народу с палубы корабля, но Рузвельт потерял тринадцать килограммов за последние шесть месяцев, ему в лицо дул холодный и резкий ветер, корабль под ним качался взад и вперед, а стальные скобы на его ногах были тяжелыми. Для поддержки Рузвельт ухватился за кафедру, но через несколько минут у него случился новый приступ стенокардии. Острая боль возникла в груди, перешла к плечам; пот моментально выступил на его лице и залил воротник рубашки. На этот раз приступ длился полчаса, а не десять минут, но, в отличие от предыдущего инцидента, президенту незамедлительно оказали помощь. Доктор Брюнн сопровождал Рузвельта «на заключительном этапе его поездки».

Летом 1944 года, когда война была близка к концу, дипломаты из Соединенных Штатов, Великобритании, Советского Союза и Китая собрались в Думбартон-Окс, джорджтаунском поместье дипломата Роберта Вудса Блисса, чтобы обсудить устройство послевоенного мира. История поместья впечатляла. В 1702 году королева Анна передала эти земли полковнику Ниниану Билу; более века спустя особняк стал домом сенатора и вице-президента Джона Кэлхуна. Но еще никогда поместье не играло такой важной роли в мировой истории. Утром 21 июля дипломаты собрались в музыкальной комнате Думбартона, чтобы реализовать проект международной организации по безопасности, который предложили министры иностранных дел стран-союзников на Московской конференции девятью месяцами ранее. Создание института по защите мира во всем мире не было чем-то новым. В конце Первой мировой войны для этого сформировали Лигу Наций, и дипломаты, собравшиеся в Думбартон-Окс, были достаточно взрослыми, чтобы помнить, что случилось с этой организацией. Но после лета почти непрерывных побед и с учетом маячившего на горизонте мира делегаты были настроены оптимистично.

Глава советской делегации Андрей Громыко, прибыв в Вашингтон после изнурительного пятидневного перелета из Москвы, телеграфировал Сталину: «Есть основания полагать, что США будут заинтересованы в поддержании мира. Только в таком ключе мы можем интерпретировать готовность США принимать активное участие в обеспечении международного мира и безопасности». Для представителей СССР слова Громыко значили то же, что «дать пять». Его оптимизм разделяли Эдвард Р. Стеттиниус, заместитель государственного секретаря, возглавлявший американскую делегацию на конференции, и Александр Кадоган, руководитель британской делегации и постоянный заместитель министра иностранных дел. (Китайская делегация также присутствовала, но не могла присоединиться к переговорам, пока в них участвовал Советский Союз, не находившийся в состоянии войны с Японией.)

Во время переговоров в музыкальном зале участники конференции пришли к соглашению по нескольким ключевым вопросам, в том числе по учреждению ООН. «Четверо полицейских» станут четырьмя постоянными членами Совета Безопасности, состоящего из одиннадцати человек. Будут созданы Военно-штабной комитет для наблюдения за деятельностью ООН по охране безопасности, Международный суд для решения юридических вопросов, а также Экономический и Социальный Советы для политического анализа и переговоров.

Однако по двум важным вопросам существовали устойчивые и глубокие разногласия. СССР отказался принять британскую и американскую идею о том, что постоянному члену Совета Безопасности – иными словами, члену «Большой четверки» – нельзя голосовать в спорах, в которые он вовлечен. Второе разногласие касалось идеи Сталина о том, что СССР как многоязычная страна должен получить шестнадцать мест в Генеральной Ассамблее. За этими двумя противоречиями скрывалось еще одно, более глубокое: американцы и британцы рассматривали Организацию Объединенных Наций как инструмент содействия миру во всем мире, а Сталин – как гарантию против возможного нападения Германии в будущем. В своих мемуарах Джордж Кеннан писал о требовании Сталина по поводу мест в Генеральной Ассамблее: «Поскольку он придает большое значение концепции будущей международной организации, он… делает это в надежде, что эта организация послужит инструментом для поддержания гегемонии великой державы».

Но достигнуть соглашения удастся в том случае, если Великобритания и Соединенные Штаты признают советское господство в Восточной и Центральной Европе:

А это могло «иметь серьезные последствия для наших отношений» с Советским Союзом.

Предупреждение Кеннана было пророческим. К лету 1944 года Советский Союз стал незаменимым союзником. А уже к 11 сентября, в тот день, когда Рузвельт и Черчилль прибыли в Канаду для участия во Второй Квебекской конференции, одна русская армия угрожала Венгрии, другая – Восточной Пруссии, а третья – Эстонии.

На конференции нужно было выработать стратегию для финальной фазы войны. Предполагалось, что война закончится в следующие восемь – десять месяцев, но, учитывая характер врага, впереди ждало много тяжелых боев. 31 августа, через 6 дней после того, как немецкая армия оставила Париж, Герд фон, Герд фон Рундштедт, один из самых опытных командиров рейха совершил «Немецкое чудо». В последние недели августа 600 тысяч солдат и несколько отличных панцергренадерских[260] подразделений Германии бежали от союзных армий во Франции и закрепились на новых рубежах обороны в Бельгии и Голландии. С конца июля до начала осени 1944 года немцы также выставили восемнадцать новых дивизий.