Гитлер, еще не оправившийся от июльского покушения на свою жизнь, 1 сентября вызвал Рундштедта в свой штаб и поручил ему защищать Бельгию к северу от Шельды и Западного вала – последней мощной линии обороны Германии, которая протянулась от Аахена до Меца и Вогезов. Фельдмаршалу Вальтеру Моделю, заслужившему в России репутацию спасителя войск из безвыходных ситуаций, досталась оборона тактически важного участка к северу от Арденн. Казалось, что шансов у Германии немного, но рядом с родиной Рундштедт и Модель имели значительное логистическое преимущество перед англо-американцами, чьи линии снабжения шли из Соединенных Штатов и Великобритании во Францию. Ближайшие месяцы должны были показать, сработает ли план, который американские стратеги придумали еще в 1942 году, а именно – хватит ли для победы армии из 90 дивизий, если ее поддержат крупные силы флота и авиации?

Поначалу казалось, что должно хватить. После встречи в Каире в декабре 1943 года союзники одерживали одну победу за другой. Рим взяли накануне Дня Д. Вторжение в Южную Европу, известное как операция «Драгун», начавшееся 15 августа, прошло более гладко, чем ожидалось, начавшаяся 15 августа, прошла более гладко, чем ожидалось. К концу лета еще «80–90 тысяч немцев находились в лагерях [союзников] для военнопленных или направлялись туда». Успехи неизбежно наводили на мысли о конце войны. Монтгомери считал, что немцы будут разгромлены к Рождеству, если реализовать его план: крупные силы союзников должны пересечь Рейн, захватить Рур, промышленный центр Германии, а затем двинуться на Берлин. Одно из косвенных преимуществ Голландской операции, получившей кодовое название «Маркет Гарден», заключалось в том, что она раздражала американского соперника Монтгомери, генерала Джорджа Паттона, чье эго было таким же большим, как у Монти, и который хотел стать первым из союзнических полководцев, вошедших в Берлин.

Операция началась 17 сентября, на следующий день после окончания Второй Квебекской конференции. Планировалось, что три воздушно-десантные дивизии (две американские и одна британская) высадятся в трех разных точках Голландии – Эйндховене, Неймегене и Арнеме – и удержат жизненно важный коридор протяженностью более сотни километров от голландской границы до Арнема, открытый для танков британского 30-го корпуса. По замыслу танки должны были пересечь захваченные мосты, обойти с фланга немецкие части, оборонявшие Западный вал, и прорваться через Рур. Но из-за серии ошибочных отчетов разведки почти все пошло не по плану. Когда началась операция, в Арнеме находились две немецкие танковые дивизии. Вдоль дорог, ведущих в город, были спрятаны немецкие танки, но британские планировщики проигнорировали эту информацию, хотя несколькими днями ранее молодой британский офицер заявил, что видел фотографии танков, замаскированных в лесу. Проблем добавило еще и то, что больше половины парашютистов 1-й британской воздушно-десантной дивизии, которой поручили захватить Арнем и удерживать его до прибытия 30-го корпуса, были сброшены более чем в десяти километрах от предполагаемой зоны приземления.

Когда первые немецкие части прибыли в Арнем, город защищал один британский батальон. В течение следующих нескольких дней общественность Великобритании следила за крахом операции в «Дейли мейл» и других крупных лондонских газетах. 23 сентября, через шесть дней после начала операции, «Дейли мейл» сообщила о славной битве за спасение воздушной армии, а 26-го, когда битва была проиграна, заголовок сообщил о славном сражении, в котором парашютисты погибли под натиском немецких атак. В выпуске от 28 сентября участников операции назвали «небесными людьми».

Издание «Дейли мейл» для вооруженных сил было более откровенным. Заголовок над фотографиями раненых британских десантников гласил: «Агония Арнема. 230 часов ада».

Официальные данные по потерям в ходе операции – 1100 убитых и 6000 взятых в плен, но многие сдались в плен только после того, как были ранены[261].

Черчилль, который все еще находился в Квебеке, настаивал на том, что Голландская операция была «решительной победой», критиковал скептиков, а затем уехал в Америку, где его ожидали две важные встречи.

Первая прошла в Гайд-парке. Теперь стало ясно, что создание атомной бомбы возможно, и что она будет обладать беспрецедентной мощностью. На тот момент считалось, что взрыв одной бомбы в три раза превышал огневую мощь 2600 самолетов. Во время встречи в Гайд-парке Рузвельт и Черчилль договорились, что бомба останется англо-американской тайной и с учетом ситуации в Европе первая бомба будет взорвана в Японии.

Спустя четыре дня Рузвельт едва не передумал. Вэнивар Буш и лорд Черуэлл сыграли разные роли в создании бомбы, но оба критиковали тогдашнюю политику секретности. Выслушав их возражения, Рузвельт, казалось, был готов использовать угрозу атомной бомбардировки для того, чтобы усадить японцев за стол переговоров.

Вторую встречу Черчилль провел со Сталиным. Изначально предполагалось, что переговоры будут трехсторонними, но, сославшись на приближавшиеся выборы, Рузвельт отказался, чем обидел и разозлил Черчилля. «Со стороны президента глупо думать, что он единственный человек, который способен управлять Сталиным, – сказал Черчилль Морану. – Красная армия не будет стоять на месте, ожидая результатов выборов. Я еду в Москву». Затем в дело вмешалась болезнь. Как и его западным коллегам, Сталину было за шестьдесят, и он страдал от старческих недугов. Беседуя с Гарриманом и британским послом Кларком Керром, он сказал, что никогда не «чувствовал себя хорошо» нигде, кроме Москвы, что поездки на фронт, которые были довольно редкими, утомили его и что после Тегеранской конференции ему потребовалось две недели на восстановление.

Восемь дней спустя полусонный Черчилль, лежа в холодном салоне британского бомбардировщика, спросил своего министра иностранных дел о снотворном.

– Какое у тебя?

– Я всегда беру красное, – ответил слабый Энтони Иден. – Мне кажется, оно отлично помогает, если хочешь поспать в пути.

– Я взял два, – сказал Черчилль. – У меня тяжелый случай.

Премьер-министр прибыл в Москву на Толстовскую конференцию[262] с двумя целями: 1) договориться со Сталиным о Балканах; 2) решить польский вопрос, который сейчас стоял настолько остро, что угрожал стабильности союза. Черчилль начал с простой задачи. Он сказал Сталину, что Великобритания проявляет особый интерес к двум странам на Балканах: Греции и Румынии. По его словам, насчет последней Великобритания «не беспокоилась». Условия, которые Советы предлагали Румынии, были разумными и свидетельствовали о политической прозорливости Москвы.