Берега больше не было видно, но я знал, что он там.

Ветер шептал, словно мое дыхание. Мой последний вдох.

«Я буду любить тебя вечно».

Четыре дня спустя…

Я сидела на кровати, все еще в черном платье, хотя похороны давно закончились. Моя рука сжимала скомканную салфетку, влажную от слез и почерневшую от туши.

Насколько я помнила, похоронная служба была чудесной. Друзья из Карнеги приехали вместе с профессорами и преподавателями. Представитель студии Чихули принес изысканную стеклянную скульптуру из белых лилий для матери Джоны и записку с соболезнованиями от самого Дейла. Он писал, что мир слишком рано утратил новый живой талант.

Священник произносил важные слова, Дена читала стихи, и все по очереди говорили о Джоне: рассказывали смешные истории, делились трогательными воспоминаниями. Снова и снова я слушала рассказы людей, как он заставлял их смеяться, как он пробуждал в каждом лучшее. Как его вера в них делала их храбрыми. Я думаю, что я была одной из них.

Потом Беверли подошла к нам с Тео, держа в руках маленькую медную урну.

– В пустыне, ночью, под звездами, – сказала она, передавая урну в руки Тео, – он этого хотел. Но я не могу этого сделать. Я не могу…

«Я тоже не могу, – подумала я, сидя в одиночестве на кровати, – я не хочу быть здесь без тебя. Ты нужен мне».

Только стук в дверь заставил меня пошевелиться. Таня стояла снаружи, все еще в траурном черном платье, с покрасневшими глазами. В руках у нее была картонная коробка.

– Я не могу остаться, – сказала она, – завтра я уезжаю в Сиэтл, и мне еще надо собрать кучу вещей, – она вложила коробку мне в руки, – но это для тебя.

– Что это?

– Джона сделал это для тебя. Я помогала, но он делал главную работу. Боже, его талант… он был мастером. Он вдыхал жизнь в свои изделия. Я не буду работать с кем-то лучше.

Мы обнялись на прощание, обе оцепеневшие от горя, понимая, что если задержимся здесь, то рухнем. Мы поспешно договорились увидеться, когда она вернется через неделю. Если она вернется.

Я отнесла коробку к дивану и поставила ее на кофейный столик, чтобы открыть. Внутри была стеклянная сфера размером с дыню, тяжелая и темная. Хрустальные звезды мелькали на фоне темно-синего и черного. Планета красно-зелено-черная парила в центре, окруженная завитками и спиралями бледно-голубого цвета, которые, казалось, обладали собственным свечением. Кусочек ночного неба, заключенный в шар.

– Вселенная, – пробормотала я, баюкая шар на коленях и проводя руками по его гладкой поверхности. От его изысканной красоты у меня перехватило дыхание. Боясь, что разобью, я поискала в коробке какую-нибудь подставку.

На дне коробки лежала записка. Я осторожно отложила шар в сторону и дрожащими руками вытащила сложенную бумагу. Мои глаза наполнились слезами, когда я увидела его почерк. Коснувшись слов, я слышала его голос.

Я прижала письмо к сердцу, защищая его от слез, капающих с подбородка.

«Что наша любовь перевесит боль, когда я уйду».

Я почувствовала, что киваю, и улыбка расплывается на лице, несмотря на слезы. Если бы мне пришлось пройти через все это снова, я бы, не раздумывая, прошла. Не изменила бы ни минуты, разве что сказала бы, что люблю его, раньше, что быть с ним – так же естественно, как есть или дышать.

– Никаких сожалений, Джона, – сказала я ему, моя рука скользнула по кусочку Вселенной, – и я буду любить тебя вечно.

Тео повез нас на запад, в самое сердце пустыни по Каунти-Роуд. Мимо не проезжали машины. Ни уличные, ни городские огни, ни даже луна не затмевали звездное небо. Конечно, не алмазная пыль Большого Бассейна, но сотни серебристых булавок на полуночном полотне над нами.

Мы молча ехали по извилистой местности, низкие темные холмы поднимались вокруг нас со всех сторон.

– Выглядит неплохо, – сказал Тео, когда фары осветили крошечную стоянку отдыха с видом на пустыню. В свете звезд земля представляла собой волнообразное плато неясных очертаний, протянувшееся на многие мили.

Тео припарковался на грязной обочине, затем обошел машину, чтобы открыть мне пассажирскую дверь. Я крепко держала урну в руках, она была теплой от моей кожи и тяжелой. Снаружи порыв ветра был холодным и резким.

Фары отбрасывали желтые конусы света вокруг нас, отражаясь от урны, когда Тео осторожно взял ее из моих рук. Никто из нас не произнес ни слова, пока он снимал крышку и позволял ветру уносить пепел. При свете фар я наблюдала, как маленькие пылинки поднимались в небо, превращаясь в огоньки, а затем исчезали.

Я чувствовала себя свободной, как будто ветер уносил и меня. Поднял меня, разорвал на миллион маленьких кусочков и вышвырнул в небо.

Его рука сомкнулась вокруг моей.

– Оставайся здесь, – мягко сказал Тео. Я почувствовала, как его пульс бьется в ладони, теплый и сильный, не давая мне улететь.