В Москве в это время шутили, что 70 лет — это средний возраст в Кремле. По сравнению с 87-летним Славским, или 84-летним вице-президентом Василием Кузнецовым (он был членом еще сталинского Политбюро), или 80-летним премьером Тихоновым, кремлевские семидесятилетние выглядели и в самом деле не такими уж стариками.

Приход Черненко был парадоксальным во всех отношениях результатом, которым закончилась дуэль “молодых" в Кремле: реваншем стариков, рецидивом брежневской эпохи, его посмертными " 100 днями". Действие кремлевской драмы словно переносилось с нашей грешной земли в царство мертвых, где мертвый Брежнев одолел мертвого Андропова с помощью мертвого Черненко и других кремлевских “живых трупов".

К этому времени все зрительское внимание было уже поглощено Андроповым, который сумел заинтриговать мирового и отечественного зрителя, но ввиду трагической краткости своего царства, так и не оправдал его ожиданий. Разочарованный в Андропове и избалованный поставляемыми ему ежедневно с телеэкранов и газет новостями, этот зритель временно отвернулся от кремлевской сцены. На ней и в самом деле ничего интересного не происходило, если не считать последних жалких церемониальных выходов очередного смертника, ибо главное действие было снова, как в дни брежневского упадка, перенесено за кулисы. И действие, происходящее за кулисами, было не только много интереснее бездействия на сцене, но и являлось полной ему противоположностью. Вот где бушевали политические страсти, не находя себе выхода. Вот где била ключом жизнь, изредка прерываемая траурным маршем Шопена, доносящимся с большой сцены на Красной площади, когда проходили очередные похороны.

Глава четвертая

ТАЙНОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО ИМПЕРИИ — КГБ

Каждый полицейский знает, что хотя правительства меняются, полиция остается.

Троцкий

С возвращением в Кремль геронтократов во главе с Черненко, там возникла ситуация, которую можно сравнить с прострацией, летаргическим сном или чем-то еще в этом роде. Внешне жизнь в Кремле как бы остановилась. За все 13 месяцев черненковской эры не произошло ни одного персонального передвижения ни в Секретариате, ни в Политбюро, ни в его кандидатском предбаннике. За исключением разве умершего и потому выбывшего из кремлевской элиты престарелого министра обороны маршала Устинова. Но в Политбюро его место так никто и не занял, а на его должность в военном ведомстве был посажен 73-летний маршал Сергей Соколов. Это был номинальный военный министр при номинальном генсеке Черненко и номинальном премьере Тихонове.

Сама сверхдержава превращалась в фикцию, в потемкинскую империю, в страну каталогов, где все что надо перечислено, но ничего и никого нет — ни Генерального секретаря партии (он же Президент и Главнокомандущий), ни премьера, ни Министра Обороны: ни дай Бог, заглянуть дальше названий! Совсем как в шекспировском “Глобусе", где таблички на сцене с надписями “лес", “река", “таверна" обозначали лес, реку, таверну, и все зависело от воображения зрителя. “Думайте, когда мы говорим о лошадях, что вы их видите на самом деле", призывал своих современников Шекспир. Однако при кремлевском дворе не было Шекспиров, да никто в них не нуждался. Деградация власти зашла так далеко, что никто больше не был озабочен созданием правдоподобного или хотя бы приличного фасада. Довольно было того, что кремлевские игры с имперскими регалиями и титулами удовлетворяли самих участников, а они все были так стары, так больны и равнодушны, что им было просто не до зрителей.

Однако самым удивительным было то, что, хотя империя на целых 13 месяцев осталось без руководителей, она продолжала функционировать. Не взбунтовались и не отпали провинции, не нарушился порядок в метрополии. Народы СССР остались верны своему невидимому правительству, как прежде были верны своим видимым руководителям. И это вовсе не была инерция прежней власти. Инерция — это неизбежное замедление движения. А здесь мы могли в ряде случаев наблюдать его ускорение: усилилась шовинистическая пропаганда, строже стала цензура, еще суровее обращение с инакомыслящими и политическими заключенными. Увеличился нажим на Восточную Европу, руководителям которой запретили ездить в Западную Германию для давно запланированных встреч с ее лидерами, а спортсменам — в Лос Анджелес для участия в Олимпийских Играх. Наконец, произошла дальнейшая эскалация войны и еще большая брутализация советских войск в Афганистане.

Если бы не высокий уровень кремлевской медицины и Брежнев умер бы раньше — скажем, до захвата Афганистана, и если бы Черненко пришел ему сразу на смену (а не после Андропова), то все было бы, конечно, иначе. Кремлевский кризис неизбежно вызвал бы кризис самой империи, хотя в каких масштабах и до какой степени, сказать трудно. Однако за несколько лет своего регенства при умирающем Брежневе и за год с небольшим личного правления Андропов успел укрепить фундамент полицейского государства, расшатанный либералом Хрущевым и бюрократом Брежневым. Он смог окружить строительную площадку колючей проволокой и сторожевыми вышками с верными ему стражниками и назначить подрядчиков для продолжения строительства. Вот почему сомнения в существовании андроповской эры при всей краткости его правления не обоснованы: аднроповская эра началась задолго до его инаугурации и теперь существовала без него. В чем-то это было подобно Богу Декарта, который дал толчок мирозданию и заставил его вертеться, а сам стал не нужен, во всяком случае — не обязателен.

Андроповская эра была псевдонимом сталинской, другим ее именем. Это была попытка восстановления сталинизма для спасения империи от распада. И именно это придавало полицейским мерам Андропова силу, авторитет и даже жизнеспособность после его смерти. Из верных ему людей он успел сколотить команду, которая в период кремлевского кризиса (когда тамошние геронтократы попытались повернуть время вспять) продолжала работать, подобно своеобразному автопилоту империи. Кремль перестал быть реальным центром советской империи и превратился временно в сугубо церемониальный орган. Его обитатели вручали друг другу ордена, принимали иностранных гостей и совершали еще ряд несложных телодвижений, прямого отношения к управлению страной не имеющих. Если со дня возникновения “государства рабочих и крестьян" в 1917 году роль его президента была номинальной, то теперь — впервые в советской истории — номинальным стал и титул руководителя Коммунистической партии: Генерального секретаря. Черненко занимал оба эти поста, практически не обладая властью вообще.

Кремль сам отказался от своих сюзеренных прав — не только на империю, но и на центральные ведомства, прежде полностью ему подчиненные. Даже бывшие когда-то регулярными встречи по четвергам членов и кандидатов в члены Политбюро стали все чаще отменяться из-за болезней кремлевских старцев. А если проходили, то редко в полном составе. В этой ситуации каждое ведомство, отделенное от других несколькими километрами и никем не руководимое, оказалось предоставленным самому себе. Оно напоминало изолированную