Впервые почти за три десятилетия работы министром иностранных дел Андрей Громыко стал полновластным хозяином в своем министерстве на Смоленской площади. Уже не Генеральный секретарь партии (Хрущев, Брежнев, Андропов), а сам Громыко определял направление западной политики империи, совершенно не считаясь с мнением Черненко — если таковое у него имелось. И с самим Черненко также — во время встреч в Москве с заграничными лидерами, Громыко нетерпеливо и грубо обрывал генсека и доминировал в переговорах.

Громыко всегда раньше был чьим-то рупором: подголоском Сталина, когда участвовал вместе с ним в Ялтинской конференции Большой тройки; Хрущева, когда вместе с ним стучал кулаком по столу в ООН во время выступления делегата Франкистской Испании; Брежнева, когда он был “принципиальным" сторонником детанта, и затем Андропова, когда он стал столь же “принципиальным" его противником и грубо, с угрозами защищал пиратское нападение на безоружный корейский авиалайнер.

Западные журналисты, согласно своему благожелательному по отношению к СССР мышлению, соревнуются в комплиментах этому бесцветному чиновнику — “русский Талейран", “советский Меттерних", “кремлевский Киссинджер" (впрочем, и других кремлевских деятелей они не обижают — от “либерала" Андропова до “интеллектуала" и “поэта" Горбачева). А Хрущев однажды в разговоре с генералом де Гол-лем куда более метко охарактеризовал своего министра иностранных дел: если Громыко приказать снять штаны и сесть на лед, он беспрекословно это приказание исполнит и просидит, пока ему не прикажут встать.

И вот теперь, в 75 лет, этот безликий бюрократ обрел, наконец, собственный голос — и не только в международных делах, но и во внутренних. Именно его голосу суждено было стать решающим, когда дошла очередь до назначения очередного советского лидера — седьмого с начала советской эры, шестого с начала карьеры Громыко.

В другом здании — Министерстве Обороны, на Фрунзенской набережной, — орудовал энергичный и честолюбивый начальник генштаба маршал Николай Огарков, первый заместитель министра обороны, а фактически и.о. министра обороны — при цивильном, хотя и в военной форме Устинове. Самый страстный адвокат уничтожения корейского самолета, адепт первого ядерного удара, сторонник развития советской программы “звездных войн", Огарков внушал все большие подозрения кремлевским геронтократам, включая своего непосредственного шефа Дмитрия Устинова. Он настораживал своей все большей независимостью, (так что вокруг поговаривали о его “бонопартизме"), но еще сильнее — союзом с Григорием Романовым, который прямо поддерживал его наступательную программу и требования все больших ассигнований на оборону.

Однако больше других опасался этого альянса Михаил Горбачев.

Любопытно, что даже Романов и Горбачев, занимая параллельные и теоретически равные посты, и те предпочли отъединиться и окопались в разных зданиях: один остался в Кремле, а другой выбрал для своей штаб-квартиры здание Центрального Комитета на Старой площади.

Еще в одном здании — Совета министров СССР — при полном ничтожестве номинального премьера Николая Тихонова, который по старости не выдерживал долгих заседаний Политбюро, сосредоточил в своих руках огромную власть его первый заместитель Гейдар Алиев, самый яркий и самый жестокий член Политбюро после смерти Андропова. Он первым на территории Советского Союза совершил полицейский переворот, сменив Генеральскую форму Председателя КГБ в своей кавказской республике на гражданскую ее партийного босса. Спустя десятилетие с небольшим, сочтя азербайджанский эксперимент удавшимся, повторит его во всесоюзном масштабе шеф Алиева Андропов. Через несколько дней после смерти Брежнева он вызовет своего протеже в Москву, не посчитавшись с ксенофобией кремлевских коллег.

Алиев и в самом деле резко выделяется в монотонном кругу своих товарищей по Политбюро — и не только национально. Высокий, с атлетическим разворотом плеч, с умной, крепко посаженной головой, великолепный военной выправкой, в английском костюме, который сидел на нем с немыслимой в Кремле элегантностью, этот генерал-майор КГБ напоминал скорее обитателя Голливуда, чем Кремля. На фоне потускневших старческих глаз большинства его товарищей по Кремлю алиев-ский пламенный взгляд, как у провинциального актера на амплуа первого любовника, выдавал повышенный темперамент, который приписывали его восточному происхождению. По Москве ходили слухи о его любовных Похождениях — во всяком случае, его считали единственным членом Политбюро на них способным. Горбачев будто бы тоже был в форме, но, находясь под каблуком у жены, никогда не решался искать любовные утехи на стороне, в то время как жена Алиева Зафира Азизовна, талантливый врач-окулист, приехала в Москву уже тяжело больной и вскоре умерла.

На приемах иностранных гостей в Кремле Алиев умел остроумно ответить на каверзный вопрос и нисколько этих вопросов не боялся. Он часто улыбался и даже раскатисто смеялся, что в Кремле, который в 80-е годы скорее походил на больницу для партийной элиты, было и вовсе чем-то новым. Алиев излучал энергию, предприимчивость, инициативу, рядом с ним даже самые младшие члены Политбюро — Воротников, Романов и Горбачев, лишенные его кавказского темперамента, — тускнели и старились на глазах. Своей самоуверенностью, деловой хваткой и внешним обаянием Алиев внес “мужскую потенцию" в давно уже бесполую атмосферу Кремля. Он казался слишком диковинной птицей среди невзрачной, стертой кремлевской фауны. И если ему что-то помешало впоследствии занять пост премьера, после ухода Тихонова, осенью 1985 года, то только его мусульманско-кавказское происхождение. Ведь даже славянину Николаю Рыжкову, который по документам числился украинцем, пришлось, став премьером, сменить свою национальность и сделаться русским.

Хотя Алиев и родился в семье набожного купца-шиита в Нахичевани, у самой границы с Ираном, он чуть ли не с детства делает такую архисоветскую карьеру, которая стирает любые национальные и религиозные отличия. О полной космополитизации этого восточного только по имени и облику человека свидетельствует хотя бы тот факт, что Москва доверила ему пост Председателя республиканского КГБ. Обычно этот пост занимали русские либо украинцы. До Алиева шефом тайной полиции Азербайджана был свояк Брежнева славянин Семен Двигун, который до этого работал в КГБ еще двух республик — Молдавии и Таджикистане. В 1969 году он был вызван в столицу на должность первого заместителя Андропова, а в 1982 году найден, как читатель помнит, в своем кабинете на Лубянке с простреленной головой.

Алиев начинает свою работу в органах безопасности в 1941 году, когда ему не было и 18, и сразу же вместе с Красной Армией попадает в соседний Иран, в город Тебриз. Здесь он занимался подрывной деятельностью в рядах радикалов-сепаристов из просоветской “Демократической партии иранского Азербайджана", которые должны были помочь Сталину в осуществлении традиционной имперской мечты — присоединении северного Ирана к России.

Знание с детства мусульманских обычаев и свободное владение восточными языками — фарси, турецким и арабским — помогали Алиеву в работе советским агентом в Тебризе, а через