Люциус и Ласло сразу же устремились к столу, и детектив-сержант отдернул простыню – желая, как мне показалось, поскорее взглянуть на мальчика, в чьей смерти он себя все это время безутешно обвинял. Маркус последовал за ними, а мы с Сарой предпочли остаться у дверей: без нужды приближаться к телу нам не хотелось. Крайцлер извлек свой маленький блокнот, и начался обычный речитатив – Люциус монотонно и почему-то взволнованно принялся перечислять увечья, полученные ребенком:

– Полное отделение гениталий у основания… Отделение правой руки чуть выше запястного шарнира – лучевая и локтевая кости полностью перерезаны… Поперечные разрезы брюшной полости с сопутствующими повреждениями тонкой кишки… Обширные повреждения артериальной системы по всей грудной клетке, очевидно удалено сердце… Удален левый глаз, сопутствующие повреждения скуловой кости и надглазничного гребня с левой стороны соответственно… Удалена часть скальпа, обнажены затылочная и теменная кости черепа…

В общем, реестр был довольно мрачен, и я старался не вслушиваться, но одна из последних фраз привлекла мое внимание.

– Прошу прощения, Люциус, – прервал я, – но я не ослышался? Вы сказали, удален левый глаз?

– Да, – моментально ответил он.

– Только левый глаз?

– Да, – ответил Крайцлер. – Правый по-прежнему на месте. Маркус возбужденно выглянул из-за его плеча:

– Должно быть, его потревожили.

– Это, пожалуй, будет самым правдоподобным объяснением. – сказал Крайцлер. – Возможно, его спугнул сторож. – Ласло указал на центр груди. – А вот сердце – это что-то новенькое, детектив-сержант.

Маркус бросился к двери.

– Комиссар Рузвельт, – обратился он к Теодору. – Можем ли мы рассчитывать еще на сорок пять минут здесь?

Рузвельт посмотрел на часы:

– Это уже опасно. Новый управляющий и его подчиненные обычно заступают в восемь. Зачем это. Айзексон?

– Мне понадобится кое-что из моего оборудования – для эксперимента.

– Эксперимента? Какого еще эксперимента? – Для Теодора, каким бы знаменитым натуралистом он ни слыл, слово «эксперимент» звучало примерно также, как «рукопашная».

– Есть ряд экспертов, – начал объяснять Маркус, – которые полагают, что в момент смерти человеческий глаз навсегда запечатлевает последнее, что он видел при жизни. Есть мнение, что это изображение можно сфотографировать, если использовать сам глаз в качестве своего рода линзы. Я бы хотел сейчас попробовать. Теодор несколько секунд взвешивал предложение.

– Вы полагаете, что мальчик умер, глядя на своего убийцу?

– Есть такая вероятность.

– А следующий человек, который будет работать с телом, сможет определить, что вы пытались такое изображение получить?

– Нет, сэр.

– Гм… Неплохая идея… Будь по-вашему, – кивнул Теодор. – Несите свое оборудование. Но учтите, детектив-сержант, нам необходимо выйти отсюда не позднее семи сорока пяти.

Маркус немедленно рванул к черному ходу. После его ухода Люциус и Ласло принялись тыкать и ощупывать тело, а я как-то незаметно для себя сполз по стене на пол, вымотавшись настолько, что ноги уже отказывались меня держать. Глянув на Сару в надежде отыскать в ее взгляде сочувствие, я увидел, что она внимательно рассматривает самый конец операционного стола.

– Доктор, – сказала она тихо, – а что у него с ногой?

Ласло повернулся, посмотрел на Сару, проследил за ее взглядом и уставился на правую ступню мертвого мальчика, торчавшую над краем. Она была как-то странно раздута и повернута под неестественным углом к ноге; но, разумеется, рядом с прочими увечьями это была такая малость, что Люциусу немудрено было и пропустить ее.

Крайцлер приподнял ступню и внимательно ее изучил.

– Talipesvarus, – провозгласил он. – Мальчик был косолап. Это показалось мне интересным:

– Косолап?

– Именно так, – ответил Крайцлер, опуская конечность на стол.

Наверное, такова была мера того, насколько тщательно в последние недели оказались вышколены наши умы, если мы, невзирая на крайнюю усталость и измотанность, еще могли экстраполировать сколь-нибудь важный смысл из ничем не примечательных Деформаций тела последней жертвы. Какое-то время мы увлеченно обсуждали новое открытие, пока не вернулся со своим фотографическим оборудованием Маркус, готовый приступить к экспериментальной съемке. Последовавший опрос тех, кто некогда знал Эрнста Ломанна в «Черно-Буром», подкрепил наши первые спекуляции, а потому здесь стоит о них упомянуть.

Сара предположила, что убийца мог выбрать Ломанна из-за того, что увидел в нем себя. Но если сам Ломани реагировал на любое упоминание о своем увечье болезненно, – а это вполне возможно для мальчика его возраста и профессии, – то вряд ли он оценил бы по достоинству любые благотворительные позывы. Что, в свою очередь, могло вызвать обычную ярость последнего к трудным подросткам. Крайцлер согласился с такой версией, добавив, что предательство, выводимое из отвержения Ломанном симпатий убийцы, могло распалить гнев этого человека до новой глубины и силы. Это могло объяснить причину исчезновения сердца: убийца, очевидно, собирался довести ритуал увечий до новых крайностей, но сторож помешал ему закончить. Мы все понимали, что это грозит неприятностями: мы уже имели дело с человеком, который плохо реагирует на то, что его интимные занятия, какими бы тошнотворными ни были они, прерывают.

Как раз в этот момент нашей дискуссии Маркус объявил, что готов начать эксперимент. Крайцлер отступил от стола, чтобы детектив-сержант смог расположить свое оборудование поближе к телу. Потребовав выключить электрическую лампу, Маркус попросил брата медленно и осторожно извлечь уцелевшее глазное яблоко мальчика. Когда Люциус выполнил его просьбу, Маркус установил позади глаза очень маленькую лампу накаливания, а камеру свою нацелил на сам глаз. Экспонировав две пластины, он подвел к глазным нервам два оголенных проводка, активировал их и сделал еще несколько снимков. В конце Маркус выключил лампочку и снял уже неосвещенный, но наэлектрилизованный глаз еще на две пластины. Весь процесс выглядел достаточно дико (позже, впрочем, я прочел у французского новеллиста Жюля Верна в одном из его фантастических рассказов полное описание и механику действия этой процедуры), но Маркус был полон надежд и, снова включив верхний свет, выразил желание немедленно удалиться в лабораторию.

Мы уже упаковали оборудование Маркуса и были готовы покинуть морг, когда я заметил, что Крайцлер неотрывно смотрит на лицо Ломанна – с гораздо меньшей отчужденностью, нежели та, кою он являл при осмотре тела. Стараясь не видеть изувеченный труп, я подошел к нему сзади и тронул за плечо.

– Зеркальное отражение, – пробормотал Крайцлер. Сперва я подумал, что он говорит об этапе Маркусовой процедуры, но затем вспомнил нашу беседу недельной давности, когда он размышлял, что состояние тел отражает психическое опустошение, изъедающее самого убийцу.