– Не бойтесь. Я вам помогу.

* * *

У себя в квартире Эмма кладет платье на спинку дивана.

– Хотите что-нибудь выпить?

Я почти не пила шампанского; я хочу сохранять ясность мыслей, чтобы придумать, как без последствий для нее вырвать Эмму из рук Ричарда.

– Воды, если можно.

Эмма крутится в своей крошечной, как в трюме корабля, кухне, и снова нервно болтает.

– Положить лед? Я знаю, у меня небольшой бардак. Я собиралась стирать вещи, а потом вдруг ни с того ни с сего решила проверить этот счет на карте. Он привязал к этому счету мою карту, поэтому нужно было всего лишь набрать номер на обороте. У меня есть виноград и миндаль, если хотите перекусить… Обычно я просматривала отчеты по «Америкэн Экспресс» и отправляла их в бухгалтерию для возмещения, но пару раз он говорил, что сделает это сам. Поэтому я и не видела, что был возврат.

Эмма качает головой.

Я рассеянно прислушиваюсь к тому, что она говорит, оглядываясь по сторонам. Я знаю, что она хватается за любую возможность смягчить впечатление от того, что узнала о Ричарде. Залпом проглоченное шампанское, лихорадочная энергия – мне хорошо знакомы эти симптомы.

Пока Эмма колет лед и раскладывает по стаканам, я разглядываю ее маленькую гостиную. Диван, журнальный столик, слегка увядшие розы. На столике ничего, кроме роз, нет, и я внезапно понимаю, что именно ищу.

– У вас есть городской телефон?

– Что? – она качает головой, протягивая мне стакан. – Нет, а что?

Я чувствую облегчение. Но отвечаю, что «всего лишь пытаюсь понять, как нам лучше связываться друг с другом».

Я пока не собираюсь рассказывать Эмме все. Если она узнает, что в реальности все даже хуже, чем ей кажется, она может замкнуться в себе.

Не стоит даже пояснять, что Ричард – я в этом уверена – каким-то образом подслушивал все разговоры, которые я вела по телефону в нашем доме.

Я провела наконец нужные параллели, когда увидела, как на страницах моей записной книжки вырисовывается схема его действий.

После того как в нашем доме в Уэстчестере сработала сигнализация и мне пришлось скрываться, дрожа от страха, в гардеробной, я была убеждена, что камеры над главным входом и задней дверью не зафиксировали никого, кто пытался бы забраться в дом. Потом я поняла, что запись с камер проверял Ричард. Никто больше не мог подтвердить, что было на записи на самом деле.

И прямо перед тем как завыла сирена, я разговаривала с Сэм и пошутила про то, что собираюсь привести домой мужиков после похода по барам. Теперь я уверена, что Ричард сам включил сигнализацию. Это было наказанием.

Он питался моим страхом – это укрепляло в нем сознание собственной силы. Я вспоминаю таинственные анонимные звонки, которые начались сразу после нашей помолвки, вспоминаю, как он записался на погружение с аквалангом вместе с женой, страдающей клаустрофобией, как все время напоминал мне включить сигнализацию. Как ему нравилось успокаивать меня, нашептывая, что только с ним я буду в безопасности.

Я делаю большой глоток воды.

– Во сколько Ричард завтра возвращается?

– Вечером, – Эмма смотрит на свое платье. – Надо повесить это в шкаф.

Я иду с Эммой в ее спальню и смотрю, как она вешает платье на дверь шкафа так, что кажется, словно оно парит в воздухе. Я не могу отвести от него глаз.

Невесты, которая должна была надеть этот изысканный наряд, больше нет. В день свадьбы платье никому не понадобится.

Эмма немного поправляет вешалку и задерживает на ней руку, прежде чем медленно ее отнять.

– Он казался замечательным, – в голосе ее звучит удивление. – Как такой человек может проявлять жестокость?

Я думаю о своем собственном платье, уложенном в защитную коробку из бескислотного материала в моей прежней гардеробной в Уэстчестере, хранимом для дочери, которой у меня никогда не было.

Я сглатываю ком, а потом говорю:

– Иногда Ричард действительно был замечательным. Поэтому наш брак продлился так долго.

– Почему вы от него не ушли?

– Я думала об этом. Было столько причин уйти. И столько причин, не позволявших мне это сделать.

Эмма кивает.

– Нужно было, чтобы Ричард сам меня бросил.

– Но как вы могли быть уверены, что он это сделает?

Я смотрю ей в глаза. Я должна признаться. Эмма сегодня уже пережила потрясение. Но она заслуживает того, чтобы знать правду. Без этого ей не выбраться из ложной реальности, а я точно знаю, насколько это может быть разрушительным.

– Вам нужно знать еще кое-что, – я иду обратно в гостиную, и она следует за мной. Я показываю на диван. – Давайте сядем?

Она садится с прямой спиной на край дивана, как будто готовя себя к тому, что ей предстоит услышать.

Я рассказываю ей все: праздничная вечеринка в офисе, когда я впервые обратила на нее внимание; прием в нашем доме, когда я притворилась пьяной; вечер, когда я отговорилась болезнью и предложила Ричарду взять ее с собой в Филармонию; командировка, когда они по моему совету остались в отеле на ночь.

Когда я завершаю рассказ, она держится за голову руками.

– Как вы могли так со мной поступить? – выкрикивает она. Она вскакивает с дивана и смотрит на меня. – Я знала! У вас действительно не в порядке с головой!

– Мне так жаль.

– Да вы хоть знаете, сколько ночей я провела без сна, думая, что поспособствовала краху вашего брака?

Она не сказала, что испытывала чувство вины, но это было бы естественно; я уверена, что физическая связь между ними началась до нашего развода. Теперь на всех воспоминаниях Эммы о Ричарде лежит двойное пятно. Она, наверное, чувствует себя игральной фишкой в нашем рушащемся браке. Возможно, ей даже кажется, что мы стоим друг друга.

– Я и мысли не допускала, что это зайдет так далеко… Я не думала, что он сделает предложение. Я думала, что это будет всего лишь изменой.

– Всего лишь изменой? – кричит Эмма. На щеках ее от гнева выступает румянец; меня удивляет, сколько страстности в ее голосе. – Как будто измена – это что-то легкое и невинное? Измены разрушают людей изнутри. Вы никогда не задумывались над тем, что я буду страдать?

Я чувствую себя раздавленной тем, что она говорит, но потом вдруг внутри у меня загорается какой-то огонь, и вот я уже обрушиваюсь на нее в ответ.

– Я знаю, что измена разрушает людей! – кричу я, думая о том, как лежала, свернувшись в комок, в кровати, узнав о предательстве Дэниэла, увидев его усталую жену.

Это было почти пятнадцать лет назад, но я до сих пор вижу перед глазами тот маленький трехколесный велосипед и розовую скакалку во дворе за дубом. Я до сих пор помню, как у меня дрожала рука, когда я заносила ручку над листком бумаги, подписывая согласие в клинике.