— Да, — шепчу я.

Я готова сказать что угодно, лишь бы кончилась эта пытка. Я была бы счастлива оказаться в своей цементной подземной камере с ее нелепыми ярко-желтыми стенами и ярко-синим полом, лишь бы мне позволили свернуться калачиком на деревянной скамье. Я сделаю и скажу все, что они хотят, пусть только оставят меня в покое.

— Простите? — Она вопросительно поворачивает голову в мою сторону, но сама при этом смотрит на присяжных.

— Да.

Она ждет, пока смолкнет эхо этого короткого слова, потом спокойно говорит:

— Больше нет вопросов, милорд, — и садится.

23

Придет время, когда я смогу думать о яблоневом цвете. Лежать у себя в саду в гамаке, натянутом между двумя яблонями, смотреть вверх на белые соцветия на черных ветках и гадать, действительно ли в доиндустриальную эпоху в Яблоневом дворике росли яблони. Или название этой улочки, как и множества других, взято с потолка.

Но пока говорить об этом рано. Пока я все еще сижу на свидетельской трибуне, отвечая на враждебные вопросы миссис Прайс, хотя, дорогой Марк Костли, благодаря усилиям твоего адвоката у обвинения почти не осталось работы.

* * *

Роберт сделал все возможное. Когда подошла его очередь, он попросил разрешения посоветоваться с клиентом, но получил отказ. Компенсируя моральные потери, нанесенные моим признанием, он сосредоточился на личности Крэддока, напирая на его жестокость и мой страх, что этот человек опять встанет у меня на пути, — но мое «да» еще звенело в воздухе, словно рождественские колокольчики в универмаге. Как и следовало ожидать, изнасилование уже не выглядело таким страшным преступлением — я видела это по лицам присяжных. Чернокожий мужчина в розовой рубашке смотрел на меня с равнодушием; пожилой с военной выправкой поджал губы; китаянка казалась ошеломленной. Каждый из них видел меня уже в другом свете. Хотелось сказать им: «Настоящая я — это не то, что я сделала, и не то, что сделали со мной», — но беда в том, что с точки зрения других людей мы — не более чем сумма наших поступков. Наше представление о себе может сильно отличаться от представления окружающих. Даже самые близкие неспособны влезть в чужую шкуру. Я видела в глазах присяжных свое отражение — уродливое, искаженное в кривом зеркале до неузнаваемости. Тридцатилетний стаж научной работы и репутация образцовой матери не стоили ровным счетом ничего по сравнению с одним перепихом в дверном проеме.

* * *

На следующий день начались прения сторон. Первой с заключительной речью выступила сторона обвинения. В распоряжении миссис Прайс оказался богатый материал. Результаты судебно-медицинской экспертизы свидетельствовали не в твою пользу, а что касается меня… Защищая тебя от шквала научных заключений, мисс Боннард преподнесла Короне мою голову на блюде. Даже в своей заключительной речи она продолжала меня добивать:

— Леди и джентльмены! В начале этого процесса вам сообщили, что мой клиент заявляет о своей невиновности в убийстве на основании ограниченной вменяемости и что мы намерены доказать, что он страдает расстройством личности. Леди и джентльмены, мы по-прежнему утверждаем, что мистер Костли страдает от серьезного психического расстройства, но вы больше не должны рассматривать это обстоятельство как основание для его оправдания. Позвольте мне объяснить…

После того как открылась правда о нашей связи, ты изменил линию защиты и сделал ставку на потерю самоконтроля. Триггером, о котором говорил Джас, фактически оказалась я.

— Мы никогда не узнаем правды о том, что произошло между Джорджем Крэддоком и Ивонн Кармайкл в тот вечер, когда она с промежутком всего в несколько часов занималась сексом с Марком Костли и с убитым, — продолжала мисс Боннард. — Первый раз — в дверном проеме в Яблоневом дворике, второй — в кабинете в здании университета после пьяной вечеринки. Джордж Крэддок мертв и не может объяснить или оправдать свои действия, так что все, что у нас есть, — это утверждение Ивонн Кармайкл о том, что секс не был добровольным. Можно предположить, что так или иначе физический контакт между ними имел место и что Ивонн Кармайкл рассказала об этом своему любовнику, моему клиенту, а позже заявила, будто бы Джордж Крэддок ее преследует. Кому же принадлежала идея поехать в тот день домой к Крэддоку? Я настаиваю, что это была идея Ивонн Кармайкл. Марк Костли в тот день думал только о том, как защитить женщину, которую любил… — Она делает долгую паузу. — Какие же у нас, леди и джентльмены, есть доказательства, что Марк относится к категории мужчин, считающих своим долгом защищать любимую женщину? — Она безрадостно улыбнулась. — Это следует хотя бы из того, как старательно он держал в тайне их связь, ограждая Ивонн Кармайкл от нападок; сколь далеко зашел в своих попытках утаить подлинную информацию от суда; как готов был взять вину за случившееся на себя — до последней минуты, вплоть до того момента, когда наконец понял, что должен сказать правду.

Я сижу на скамье подсудимых и слушаю эту историю. И вдруг понимаю: для убедительной истории достаточно взять несколько фактов и соединить их в произвольном порядке. Иногда паук плетет сеть от куста до отстоящего на несколько футов забора. Это кажется неправдоподобным, но вот она, паутина.

— Никто не знает, кто или что спровоцировало в тот день вспышку насилия между этими двумя мужчинами. Марк Костли? Встревоженный, страдающий, отчаянно пытающийся защитить любимую женщину, которой, по его убеждению, реально угрожал Джордж Крэддок (нам никогда не узнать, правда это или нет). Нам неизвестно, в каком состоянии он пребывал, когда потребовал объяснений от Джорджа Крэддока. Возможно, Крэддок издевался над распущенностью его любовницы, осыпал его насмешками — и Марк не выдержал.

Надо отдать должное мисс Боннард: это была смелая попытка. Однако никаких доказательств, которые поддерживали бы теорию, что Крэддок тебя спровоцировал, не существовало; не так ли, любовь моя? Потеря самоконтроля — это очень уязвимая линия защиты. Все-таки тебе следовало придерживаться ограниченной вменяемости.

* * *

Никто не знает, сказала бы мисс Боннард. Но мне хотелось бы знать. Может, когда-нибудь ты мне расскажешь. У меня есть своя теория. Я не думаю, что ты намеревался убить Джорджа Крэддока. Если бы ты планировал убийство, то не просил бы меня встретить тебя у метро и отвезти туда: зачем тебе потенциальный свидетель? Свидетель убийства? Нет, тебе нужен был свидетель твоего мужества, благородства, свидетель твоего любования собой — настоящим мужчиной, который ведет себя как подобает мужчине. То, что случилось в тот