* * *

Лондон, Олд-Бейли, Центральный уголовный суд, зал номер восемь — чистый, отделанный деревом, современный и удобный, освещенный вделанными в потолок квадратными флуоресцентными лампами. Несмотря на весь этот блеск, на лицах присутствующих лежала пелена усталости. Мы ждали возвращения присяжных. Волновались все. Не только мы с тобой, хотя решалась наша судьба. Когда прозвучали слова, призывающие всех встать, я почувствовала, как по залу прокатилась невидимая дрожь. Для адвоката каждая победа или поражение в суде — это лишнее очко «за» или «против». Мисс Боннард нервно откашлялась. Судья в заключительном слове выразил собственное мнение по разбираемому делу, в первый и последний за весь процесс раз отступив от роли бесстрастного арбитра и тем самым поставив на карту свою профессиональную репутацию. Сотрудники полиции ждут обвинительного приговора; инспектор Кливленд поправляет галстук и слегка поводит плечами, как будто его подтянутый внешний вид способен повлиять на результат.

Даже присяжные — они заходят через ту же дверь, что и судья, возвращаясь из совещательной комнаты, — даже всесильные присяжные не покинут этот зал просто так. В зависимости от их приговора через несколько минут мужчина и женщина либо выйдут из Олд-Бейли свободными, чтобы вернуться к своим семьям, дому, к обычной жизни, либо на долгие годы отправятся в преисподнюю. И присяжным до конца своих дней придется нести на себе груз ответственности за принятое решение.

Я встаю и бросаю взгляд на балкон для посетителей. Рядом с Сюзанной стоит мой муж Гай и пристально смотрит на меня. На нем светло-голубая рубашка и пиджак, густые прямые волосы сияют чистотой, лицо, широкое и открытое, обращено ко мне. Он смотрит так, будто старается проникнуть ко мне в душу, понять обо мне все. Это уже чересчур. У меня начинают дрожать колени; моя жизнь, моя настоящая жизнь там, наверху, на этом балконе. Я знаю: он пришел поддержать меня, но это пытка. Я выдавливаю улыбку, он отвечает тем же, но не может согнать с лица страх. Сюзанна обнадеживающе подмигивает. Гай едва заметно машет мне рукой, почему-то со слегка виноватым видом: наверное, понимает, что его неожиданное появление окончательно выбьет меня из колеи. «Не сердись», — одними губами произносит он. Позже он скажет мне, что сдержал слово и не посещал заседания суда, но обещания не присутствовать при вынесении приговора не давал. Он вернулся из Марокко, пробыв там с Кэрри, Сэтом и Адамом всего пару дней. Все остальное время он провел дома. Сюзанна каждый день звонила ему и докладывала новости. Гай стоит на галерее, я — в кабине для подсудимых. Пару кратких мгновений мы глядим друг на друга пока не понимаем, что в зал вводят присяжных, и не поворачиваем головы к ним.

Я стою. Это странно, но я стою. Странно потому, что дышать я не могу. Моя грудь превратилась в мешок камней, и эти камни давят меня изнутри. У меня даже мелькает мысль: а что, если это инфаркт? Нет, не инфаркт. От знакомого кардиолога я знаю, что начало инфаркта обычно сопровождается чувством обреченности: человек словно погружается в другой, чуждый мир. У меня подобных симптомов нет. Напротив, неспособность дышать вызывает ощущение невесомости — я становлюсь легче воздуха, я взлетаю, потому что вдруг осознаю: все почти закончилось. Слава богу, слава богу…

В мыслях я уже, спотыкаясь, выхожу из клетки для подсудимых, пересекаю зал и выбираюсь в коридор. Сбегаю по ступенькам к Сюзанне с Гаем — они ждут меня на улице. Я рисую в воображении картины, которые гнала от себя все время, пока длился суд. Моя кухня, потертое кожаное кресло около ведущих в сад двойных дверей, где я часто сижу с чашкой кофе — сейчас, я знаю, сад залит солнцем; Гай у себя наверху, как всегда, весь в работе, ничего не видит и не слышит; на нижней ступеньке крыльца курит мой сын — редкий гость в нашем доме; дочь с бойфрендом хлопочут на кухне — они любят готовить, когда гостят у нас. Эти отдельные, но взаимосвязанные картинки, мелькающие у меня в голове, кадры моей предыдущей жизни, моей домашней жизни — неужели они опять так близко? Когда дети вернутся из Марокко? По их словам, в эти выходные.

Но сначала — приговор.

* * *

Отношения между людьми — это вымысел, а не правда. Каждый из нас создает собственную мифологию: мы рассказываем себе всякие басни, чтобы что-то значить в собственных глазах. Этот прием отлично работает, пока каждый одинок и находится в здравом рассудке. Но стоит тебе завязать интимные отношения с другим человеком, как твоя и его история автоматически вступают в диссонанс.

Я наблюдала это в суде. Я помню, как почтенная, солидная миссис Прайс произносила вступительную речь, какой спокойной и подготовленной она выглядела. У нее была наготове законченная история. Ей даже не нужно было откашливаться, чтобы начать. Она лишь на мгновение опустила взгляд — очевидно, чтобы подчеркнуть смирение перед истиной, которую она намеревалась донести до суда. Ее покорный взгляд означал: это ни в коем случае не моя история, это история о том, как все произошло на самом деле. Какие бы чувства я ни питала к этой женщине, мне хватало здравомыслия признать: у нее своя теория, так же как у меня — своя. Ну да, ее теория базировалась на предположениях, если угодно, на подтасовках, на выдергивании фактов из контекста, на антураже из дыма и зеркал… Впрочем, не уверена, что образ в данном случае уместен. Как бы там ни было, эта теория убедила меня в одном: я слишком легко поверила в твою историю, Марк Костли. Ты был фантазером и поддерживал свою жизнь при помощи сериала льстящих тебе сказок, в которых ты выступал в роли шпиона, великого соблазнителя, героя-мстителя и бог знает кого еще. Ты уже до такой степени сжился со своими историями, что они завладели тобой, полностью оторвав от объективной реальности. А кончились эти фантазии тюрьмой — и для тебя, и для меня.

24

На другой день после смерти матери я хвостом ходила за отцом. Я не приближалась к нему, не требовала ласки, мне нужно было только его присутствие. За несколько недель до смерти мама чувствовала себя нормально, ее даже выписали из психиатрического отделения больницы в Редхилле. Правда, позже следствие интересовалось, как ее могли отпустить, зная, что она входит в группу риска. Она пешком дошла до железнодорожных путей — по этой линии отец ежедневно ездил на