глядя на меня, сворачивает самокрутку. Я вижу, что Гай стоит у окна на втором этаже и смотрит в сад. Он говорит по мобильному телефону. Заметив мой взгляд, он инстинктивно разворачивается и отходит от окна. Интересно, с кем он говорит. С Розой?

* * *

Чуть позже приезжает Сюзанна. Она выходит в сад, неся пакет с булочками и картонный поднос с углублениями, в которых стоят четыре одноразовых стаканчика кофе. На минуту ее высокая стройная фигура застывает в дверном проеме. Она смотрит на меня, лежащую в гамаке, словно оценивая мое состояние. Потом улыбается и идет ко мне, осторожно переступая по траве светлыми босоножками. Садится на камень в паре футов, опускает поднос на траву, вынимает два стакана и один протягивает мне.

— Привет, — говорит она, привстает и наклоняется меня поцеловать, отводя в сторону руку, в которой держит стакан. — Я подумала, тебе захочется приличного кофе.

Сюзанна кладет мне на живот пакет с булками. Там он и лежит.

Я неуклюже, чтобы не облиться, подтягиваюсь в гамаке. Сюзанна со своим стаканом возвращается на камень и подставляет лицо солнцу. Некоторое время мы молча попиваем кофе. Потом обмениваемся короткими репликами: как дела, чем я собираюсь заняться в ближайшие недели, мне нельзя переутомляться. Сюзанна смотрит на дом и говорит:

— Я думала, Гай с Адамом тоже захотят выпить кофе.

Я не отвечаю.

Сюзанна — подруга, о которой можно только мечтать. Я вижу ее замешательство. Она мнется, подбирает слова поделикатнее. Я терпеливо жду, и она наконец тихо начинает:

— Каждый день, ты знаешь, каждый день в конце заседания… Это было ужасно. Смотреть на тебя с балкона и знать, что сейчас тебя уведут, что у тебя нет выбора, что ты поедешь в тюрьму. Каждый день я спускалась по лестнице и выходила на улицу, и каждый день, даже когда шел дождь, глубоко вдыхала, не в силах поверить, что я просто взяла и вышла, а ты этого сделать не можешь. Это было ужасно. Иногда я слышала разговор этих двух стариков… Особенно кипятился дед. Твердил, что ты хуже всех. Кретин. Как я его с лестницы не столкнула… — Она смотрит на меня с бесконечной нежностью. — Первым делом, до того как сесть в электричку, я звонила Гаю. Я звонила ему каждый день. Он взял с меня слово. Я выходила, забирала из кафе напротив свой телефон и потом тут же, на улице, иногда под дождем, включала мобильник и звонила. Я не проверяла сообщения, пропущенные вызовы — я набирала номер Гая, потому что знала, что он ждет моего звонка. Каждый день я давала ему подробный отчет. Как ты выглядела? Спокойно ли держалась? Кто в этот день выступал в суде и что они говорили? Хорошо ли справляется наш адвокат? Как, на мой взгляд, обстоят наши дела? Я шла к станции — мимо бара, где полицейские собирались за вечерней пинтой, через дорогу, косясь на автобусы и такси, потому что там всегда сплошной поток, — и все это время говорила с Гаем. Даже если я понимала, что опаздываю на электричку, я не могла войти в метро и потерять сигнал, пока не расскажу Гаю все.

Я не отвечаю. Она смотрит на стаканы, предназначенные Гаю и Адаму, — беспокоится, что кофе остынет. Для апреля необычайно тепло, но воздух еще прохладный.

* * *

Когда же это произошло? В какой момент ты решил меня предать?

Наверное, это случилось в камере в Олд-Бейли во время одной из консультаций с адвокатом. Эта хладнокровная молодая женщина, конечно, произвела на тебя впечатление. Ты был побежден ее очевидной компетентностью. Ты начал смотреть на нее как на своего ангела-мстителя. Или, скорее, как на добрую фею.

Возможно, это случилось, когда мисс Боннард, прочитав по дороге в суд отчет доктора Сандерсона, попросила об отсрочке. Наверное, тогда ты уже осознал серьезность своего положения. Или это случилось, когда ты у себя в камере читал заключение, которое не оставляло от диагноза пограничного расстройства с элементами нарциссического расстройства личности камня на камне.

Я думаю, что, добившись отсрочки, мисс Боннард пришла к тебе. Я представляю, как ты следил за ее лицом, пока она осторожно объясняла тебе, что это заключение, по-видимому, ставит крест на защите на основе ограниченной вменяемости, потому что дискуссия по поводу диагноза скорее всего будет — я уверена, что она использовала именно это слово — проблематичной. Для нас. Адвокаты очень любят говорить: «Это будет для нас проблематично».

Может быть, эта мысль бродила у тебя в голове и раньше, а может, явилась, когда ты слушал показания доктора Сандерсона. Блистательной мисс Боннард не удалось поколебать его уверенность ни на йоту. Странная вещь: доктор Сандерсон производил крайне отталкивающее впечатление — бессердечный циник, ни капли человечности. Но к концу перекрестного допроса никто в зале суда не сомневался, что его выводы относительно твоего психического здоровья абсолютно справедливы. Что ты чувствовал, понимая, как тают под его напором твои шансы на оправдательный приговор?

Или это случилось еще позже? После того как на трибуне начала запинаться доктор Сэдик, обстрелянная цитатами авторитетных ученых? Что ты чувствовал в тот момент? Насколько горячим должен стать металлический пол клетки, прежде чем шимпанзе положит на него детеныша и встанет сверху?

Так или иначе, но ты принял решение, заставившее твоего адвоката изменить линию защиты и настаивать на потере самоконтроля. Адвокаты никогда не идут на подобный шаг просто так. Если защита вдруг меняет стратегию посреди процесса, это праздник для обвинения. Твой защитник мог дать согласие на этот смертельный номер, только если в ходе судебного разбирательства всплыла новая информация.

Ей нужна была причина, и ты ей эту причину дал. Сидя напротив мисс Боннард за столом в камере в Олд-Бейли, ты послал ей свой лучший взгляд — открытый, прямой и честный, тот, от которого у меня внутри все переворачивалось, и сказал: «Есть кое-что, что я от вас утаил».

* * *

Заканчивается апрель, а с ним и солнечные дни. Наступает дождливый май. Однажды за завтраком Адам с Гаем обсуждали, стоит ли оставить гамак в саду или лучше убрать его под крышу. Если бы это были настоящие веревки, сказал Гай, тогда конечно, но раз это синтетика, то ничего страшного.

Я брожу по дому как привидение. Я не хочу приходить в норму, не хочу снова отвечать за себя, потому что боюсь, что тогда Адам уедет. Много времени я провожу у себя в кабинете, притворяясь, будто проверяю почту и восстанавливаю