Хич, наверное, тоже что-то такое учуял и вел себя беспокойно. Бериш забрал его из гостиницы для собак: нюх Хича мог пригодиться. Пес был счастлив вновь увидеть хозяина и бурно выражал свою радость.

– Эй, с животными нельзя, – тут же окрикнул его портье, высунувшись из-за красной бархатной занавески по ту сторону стойки.

Бериш отметил, что он одет как в прошлый раз – джинсы, черная футболка. Он мог бы поклясться, что по сравнению с тем разом татуировки на руках стали ярче, а седеющий ежик волос – темнее. Как будто он совершил путешествие во времени, и теперь перед ним тот же портье, только моложе.

Но чувства Бериша, воспринимая реальность, искажали ее из-за непреходящей тревоги, а еще из насущной необходимости придать хоть какой-то смысл – пусть и граничащий с абсурдом – тому, что годами творилось в этих стенах.

В помещении накапливается та или иная энергия.

Тут ощущался осадок подпольных совокуплений, тысячи жизней проходили через эти номера – люди, попросту желавшие переночевать или дававшие выход низменным инстинктам. Каждый раз за ними перестилали постель, простыни и полотенца стирали, палас чистили, но все равно оставались невидимые следы примитивных человеческих проявлений.

Портье пытался прикрыть все это мягким голосом Эдит Пиаф – но тщетно.

Невзирая на окрик по поводу собаки, Бериш направился к стойке регистрации, мимо старого слепого негра, который сидел все так же невозмутимо на гладком диване.

– Вы помните меня?

Портье устремил на него изучающий взгляд.

– Салют, – поздоровался он, подтверждая тем самым, что узнал клиента.

– Мне нужно знать, не появлялась ли снова, совсем недавно, подруга, с которой я приходил тогда.

Портье задумался, потом поджал губы и покачал головой:

– Нет, ее здесь не видали.

Бериш силился понять, правду ли говорит портье. Но судя по тому, как Хич крутился вокруг, пытаясь привлечь внимание, было ясно, что пес учуял знакомый запах.

Мила была здесь.

Но у спецагента не было доказательств, чтобы уличить портье во лжи.

– Кто-нибудь снимал триста семнадцатый номер в последние дни?

– Дела идут плоховато. – Подкрепляя свои слова, он показал на доску у себя за спиной. – Как видите, ключ на месте.

Бериш совершенно невозмутимо перегнулся через стойку и схватил его за грудки.

– Эй, вы что, – запротестовал портье. И добавил, хотя спецагент больше ни о чем не спрашивал: – Не знаю я, что творится в номерах, и не слежу за тем, кто входит и выходит. Я тут единственный портье, ночью тоже. Забиваюсь в заднюю комнату и выхожу, только когда кто-то спрашивает ключ, – у нас платят наличными и вперед.

Бериш отпустил его:

– В прошлый раз ты говорил о кровопролитии, случившемся в триста семнадцатом тридцать лет назад.

Портье не сильно радовала перспектива вновь возвращаться к той истории. Это как будто смущало его.

– Разумеется, тридцать лет назад меня тут не было. Да и рассказывать особо нечего.

– Все равно расскажи, я любопытный.

Взгляд портье затуманился.

– Друг мой, любопытство в здешних местах имеет цену.

Бериш уловил намек, сунул руку в карман, протянул банкноту.

Она тут же исчезла под стойкой.

– Женщине нанесли двадцать восемь ударов ножом. Насколько мне известно, убийцу так и не нашли. Но осталась свидетельница: ее маленькая дочка спряталась под кроватью и уцелела.

У спецагента так и вертелся на языке вопрос: неужели в этом и заключается вся тайна? Он надеялся найти подсказку, которая помогла бы понять, был ли Стефанопулос как-то особо связан с номером 317. Но видимо, верной оказалась его первоначальная догадка.

Проповедник выбрал этот номер, исходя из продуманной стратегии. Больше других востребованный, а значит, менее подозрительный. В довершение достоинств – рядом грузовой лифт.

Если Мила в самом деле явилась в отель «Амбрус» – а у Бериша на этот счет уже не оставалось сомнений – и Стеф помог ей исчезнуть, значит она это сделала добровольно.

Агент Васкес порвала с прошлым. Она уже не вернется назад.

Теперь Беришу не оправдаться. Ему припаяют убийство Стефа, и этого довольно, чтобы повесить на него все остальные преступления.

Живой и здоровый преступник интереснее для публики, чем мертвый и погребенный проповедник.

Капитан был прав. Жертвы всем безразличны. Каждому подавай монстра.

И монстр – вот он, готовенький.

67

Закат стирал все краски с долины.

Бериш любовался панорамой, сидя на скамейке в городском парке и рассеянно лаская собаку. Они бродили весь день и порядком устали.

Хич догадывался, что они скоро расстанутся, что молчаливая прогулка по любимым местам – на самом деле прощальная. Он уткнулся мордой в колено Бериша и не спускал с него своих карих глаз, невероятно похожих на человеческие.

Бериш взял его щенком, прямо от заводчика. Он до сих пор помнил, как песик провел первую ночь в его доме – импровизированную баррикаду, чтобы малыш не вышел из комнаты; мячик, купленный вместе с собачьим кормом, чтобы было с чем поиграть; помнил, как щенок сновал по комнате, тыкался во все углы, осваиваясь в незнакомой обстановке, и как горько плакал, когда новый хозяин улегся в постель.

В тот раз Бериш не выдержал, хотя заводчица предупреждала, что так будет и что не нужно обращать внимания, если он хочет приучить собаку к месту. Послушав с часик, как скулит и жалуется щенок, Бериш встал, чтобы его утешить. Лег на пол – Хич устроился между его скрещенными ногами – и гладил щенка, пока оба не уснули.

Он взял Хича, будучи убежден, что собаки не судят людей, стало быть для отверженного, для изгоя Хич будет отличным другом. Но со временем изменил мнение. Собаки судят вернее, чем кто бы то ни было, только, к счастью для людей, не умеют говорить.

Бериш уже принял решение сдаться, но хотел еще немного порадоваться общению со своим псом и какой-то принужденной свободе – ведь он знал, что человек теряет свободу не тогда, когда на него надевают наручники, а в тот момент, когда за ним начинают гнаться.

Через несколько часов он окажется в комнате для допросов, и напротив усядется тот, кому он с готовностью от всего сердца исповедался бы в грехах. Хотя тех грехов, о которых коллеги хотели бы услышать, он не совершал.

Но оставалось еще одно, последнее, дело. Он обязан был довершить его ради своего единственного друга. И ради девочки.

Мимолетное сожаление пронзило его и исчезло вместе с последней каплей солнца. Море тьмы захлестнуло долину. Тени, как при высоком приливе, надвигались на него.

Бериш решил, что пора.