Я резко просыпаюсь в своей постели и сажусь, навострив заостренные уши. Сперва показалось, что во сне я услышал какие-то звуки, пока до меня в реальности не донесся чей-то крик и бег по коридору.

Отбросив одеяло, я встаю с кровати, а затем быстро натягиваю рубашку, валявшуюся на полу. Просовываю ноги в сапоги, стоящие у двери, и спешно выхожу, затягивая шнуровку на брюках. Далее иду по коридору к лестнице.

Я слышу крики, а потом, как что-то разбивается, и тогда начинаю бежать. Увидев собравшихся у подножия лестницы слуг, я застываю. Они стоят в холле, не двигаясь и не разговаривая, и у меня начинает покалывать руки.

Я уверенно иду мимо них, не обращая внимания, потому что слишком сосредоточен на том, что ждет меня впереди. Мне приходится обойти еще нескольких людей, чтобы попасть в холл: они выбежали в рубашках для сна, желая посмотреть на переполох.

Обхожу всех и замираю.

Болезненно-серый свет заливает холл.

Поскольку эта комната находится в центре поместья, здесь открыты еще несколько дверей, и в каждой из них полно слуг. Словно отец специально созвал всех сюда, как это часто бывает, когда он устраивает публичные наказания.

Через окна слева на мраморный пол падает предрассветное зарево, и красные обои кажутся еще более насыщенными, как капелька крови, остающаяся на кончике пальца.

Перед этими унылыми полосами света стоит мой отец. Он вообще должен был отсутствовать еще как минимум пару дней, потому что король вызвал его по важному делу. Но отец здесь. В накрахмаленной красной рубашке, в черных сапогах на шнуровке и с яростью в глазах – даже в столь ранний час.

Он хватает мою маму за запястье и поднимает ее руку под неудобным углом. За ней стоят слуги. Все в холле будто стоят на осколках стекла и боятся пошевелиться, иначе нас разрежет на куски.

Из-за выражения лица моего отца…

Дело не только в гневе, проступившем у него на лбу и темнеющем в глазах. Дело не только в том, как он кривит рот. Это нечто большее. Лицо у него красное, на шее проступили пятна, которые я вижу даже в столь тусклом свете и стоя на другом конце. Мышцы руки, которой он держит мою маму, напряжены, а хватка такая крепкая, что из-под ногтей, которыми он впился в ее плоть, сочится кровь. А его глаза… в них не просто злость, раздражение или разочарование. Нет, он в ярости.

Мама, как и остальные, в ночной рубашке, а ее волосы свободно ниспадают на спину. Даже по ее внешнему виду я понимаю: что-то случилось. Мама никогда не выходила из комнаты, не надев хотя бы халат и тапочки.

– Я хочу знать, кому об этом было известно! – кричит мой отец, обводя всех взглядом.

Слуги смотрят широко открытыми глазами, их лица напряжены, а некоторые от страха дрожат. Но никто не произносит ни слова.

– Я хочу знать! – рычит он.

Когда моя мать морщится, я начинаю действовать и подхожу к ней, шлепая развязанными сапогами по плитке.

– Что ты делаешь?

Отец поворачивается ко мне, и в его глазах появляется какая-то жестокость. Мама бледная, как призрак.

– Что я делаю? – повторяет отец и разражается смехом, который никак не связан со счастьем. – О нет, это все из-за того, что сделала твоя мать.

Я бросаю на нее взгляд, и тогда по ее щеке стекает слеза.

– Скажи ему.

Услышав приказ моего отца, она вздрагивает, но, не сводя с меня взгляда, плотно поджимает губы.

– Скажи ему! – кричит он, тряся ее за руку так сильно, что от того она вздрагивает всем телом.

Я сразу же мыслями переношусь в то время, когда мне было восемь лет, когда мое тело застыло, а крик остался только у меня в голове. Но на этот раз слово вырывается из горла.

– Хватит! Ей больно.

Он отпускает ее, но мне нет нужды притворяться, что отец поступил так, потворствуя мне. Он толкает мать к слугам, стоящим за ней, и Джак ловит ее прежде, чем она падает на пол.

Отец смотрит на меня.

– Раз уж она сама тебе не скажет, то это сделаю я, – выплевывает он эти слова, как яд, струящийся с клыков змеи. В ответ и в моих деснах начинают пульсировать клыки. – Что сделала твоя мать, подумав, что меня не будет дома всю ночь? Она пригласила другого в свою постель. Раздвинула ноги, как ореанская шлюха.

От потрясения у меня начинает покалывать спину. Мне нужна всего доля секунды. Беглый взгляд на мать, и я уже знаю. Поверить не могу, что не понял этого раньше. Сколько раз он приносил ей свежие цветы или для нее первой сервировал стол. Улыбки, которыми они мельком обменивались.

Джак держит ее за руки, прижимая к своей груди, будто он, лишенный магии ореанский слуга, может защитить ее от моего отца. Он – полная противоположность моему отцу. Джак молчаливый. Добрый. С пышными волосами. А его лицо покрылось морщинками от частых улыбок, а не от хмурого взгляда.

Мать смотрит на меня так, словно боится моей реакции.

– Вот, видишь? – говорит отец, показав на меня. – Слейд не знал. Видишь это отвращение у него на лице?

Мне больно от того, как судорожно вздыхает мама.

– Ты прав, я не знал, – отвечаю я и делаю шаг вперед. – Но если на моем лице и видно отвращение, то это не из-за нее. Мне отвратителен ты.

Отец замирает.

– Что ты сказал?

– С чего бы ей не искать любви у другого? – выплевываю я. – Ты обращаешься с ней как с отребьем.

Удивление в его глазах не сравнится с моим удивлением от того, что мне удалось высказать ему все в лицо. Каждое слово – правда, и если отец думает, что я когда-нибудь встану на его сторону, а не матери, то он меня совсем не знает.

Он резко оборачивается и зыркает на собравшуюся толпу.

– Я хочу знать, кому из вас было известно об их интрижке и почему не доложили мне! Я хочу знать, как долго она продолжалась!

Никто не произносит ни слова.

В бессильной ярости он бьет себя кулаком, отчего проявляется часть его силы, и в полу образуется трещина. По комнате разносится треск мрамора, дрожью перекинувшись на мои ноги.

– Держи себя в руках, отец, – издевательски бросаю ему в лицо его неизменный приказ.

Он щелкает пальцем так быстро, что я даже не замечаю, а только чувствую, как ломается пополам указательный палец – ровно в том же