…Пока я предаюсь воспоминаниям, перебирая разных времен новогодия, среди которых не было, похоже, ни одного безоблачного и уж точно ни одного легкого: ведь все – елку, подарки, угощение приходилось не покупать, а доставать (как я ненавидела это мерзкое слово и то, что оно тогда означало!), на обочине сознания брезжит вопрос: зачем? Не напрасно ли мы тратили столько сил и времени – во имя чего? Чтобы повеселиться несколько часов в неурочное ночное время? Да нет, разумеется.

Новый год для моего поколения в моей стране – это был не просто праздник – то был единственный неполитический праздник. Многое сошлось на нем. Ощущение преемственности: в отличие от 1 мая и 7 ноября Новый год справляли наши деды и прадеды. Ощущение причастности: Новый год отмечается – пусть в разные даты – всем земным шаром, что тоненькой ниточкой связывало нас с миром по ту сторону железного занавеса. Ощущение независимости: тут ничего не было от советской власти, этот праздник мы получили не из ее рук и проводить его могли как вздумается – без “торжественных собраний” накануне и “демонстраций трудящихся” с утра пораньше. Наконец, то был почти христианский праздник: он приходится как раз на полпути между католическим Рождеством и православным – недаром и елку, и подарки, и школьные каникулы в просторечии называли не новогодними, рождественскими…

Ладно, хватит старое ворошить! Пора елочку наряжать.

День воздушных шариков

В нашем довоенном детстве воздушный шарик почитался большой ценностью, в иерархии которых он располагался между поездкой в легковом автомобиле “эмка”[285] и круглой лепешкой мороженого с вафлями, на которых значилось имя, если повезет – даже твое собственное. Замечательно, что все три радости отличались непрочностью, скоротечностью существования. Мороженое исчезало мгновенно, почти в самый миг своего появления; поездка в автомобиле по еще не разросшейся Москве длилась не более получаса, а шарик жил меньше суток, пока не превращался в сморщенный, противно вонявший резиной комок, который при некоторой оборотистости можно было выменять во дворе на “фантик” – красивую обертку от съеденной кем-то конфеты. Только отчаянные натуры решались на прекрасный и безумный поступок: выпустить из рук хвостик еще упругого, полного жизни шарика и подарить себе мгновение полета. Тобою сотворенного полета. О случаях, когда шарик взмывал в небеса против твоей воли, не стоит и вспоминать, так это было печально. Первое мая был единственный день в году (а годов жизни к тому времени набежало пять, много – шесть), когда в руках собирались разом не два, не три, а целая гроздь шариков. Они трепетали на пучке тонких веревочек, они рвались из рук, и это не страшило. Подумаешь, упустишь один – вон сколько останется!

Шарики приносили особые, первомайские гости – в иные дни они у нас не появлялись. 1 мая городской транспорт полдня не работал, а мы жили в Замоскворечье, неподалеку от Красной площади, и после обязательной праздничной “демонстрации трудящихся” мама приводила к нам чуть ли не всю редакцию журнала “Огонек”, где она работала. Гости вваливались шумной разгоряченной толпой с бумажными цветами, портретами вождей и – шариками. Портреты вождей они, уходя, забирали с собой, цветы отец выбрасывал, а шарики – шарики доставались мне.

Я очень любила день 1 мая.

Вот только ложка дегтя в нем присутствовала: что-то неуловимо менялось в этот день в нашей семье. В обычные дни мама и отец были вместе, весь остальной мир – отдельно. Даже я как-то существовала за границами их союза. 1 мая отдельно оказывался отец. Мама была с гостями. Я была с гостями – уж конечно, с гостями! Дневные гости вообще случались нечасто, друзья к родителям заявлялись поздним вечером, а меня отправляли спать до их прихода. 1 мая отец, хоть и добросовестно выполнял обязанности хозяина в традиционном застолье, но участия в общей беседе не принимал, и лицо у него оставалось будничным, даже отчужденным. Мне казалось – сердитым. После ухода гостей за закрытыми дверьми спальни родителей слышался его голос:

– Я прошу… В такое время… В нашем доме…

Он возвращался в столовую, сгребал бумажные цветы демонстрантов и брезгливо, как-то неестественно вывернув и далеко отставив руку, выносил их к помойке на заднем дворе.

Первомайские гости, как и всенародное ликование этого дня – музыка, гремевшая из репродукторов, праздные толпы на улицах, цветы и мои драгоценные шарики, были всего лишь частью “пира во время чумы”. Террор набрал силу в стране, и только в дни государственных праздников москвичи могли спать по ночам почти спокойно. Доблестные стражи порядка тоже веселились и на краткое время прекращали шастать по чужим домам и хватать ни в чем не повинных людей. Мама и ее друзья беспечно радовались пиру, отец не мог и не желал забывать о чуме.

Праздник Воздушных шариков просуществовал недолго: как раз к моим шести с половиной годам он и оборвался, навсегда погас для меня “Огонек”! Редактора арестовали, сотрудников распихали по другим изданиям. Мама благодаря хорошему знанию немецкого языка попала в антифашистский журнал бежавших от Гитлера немецких интеллигентов, он назывался Das Wort. Я там была однажды, мама привела дочку показать сослуживцам. Меня окружили непривычного вида тетеньки, они всплескивали руками, обнимали, щебетали все разом на непонятном языке, я их испугалась, надулась и стояла столбом.

Дома у нас они не бывали и шариков на Первомай не приносили.

День орденов

В послевоенные годы День Победы, 9 Мая, стал для меня Днем орденов. В этот день отец вынимал из глубины письменного стола плоскую тяжелую коробку и, смущенно посмеиваясь, словно оправдываясь передо мной и мамой – а мы с самого утра присматривали за ним, чтобы не пропустить торжественный момент, – вынимал, разглядывал, только, к великому моему огорчению, никогда не надевал свои боевые награды. Война с Гитлером отвлекла Сталина от войны со своим народом, годы военных испытаний стали временем примирения внутри страны, когда романтически настроенные интеллигенты прониклись духом патриотизма и кинулись на защиту Родины. В лучших советских традициях Родина сумела им в скором времени отплатить.

Мой отец молчаливо, но глубоко гордился тем, что честно, как подобает мужчине, оттрубил все четыре с половиной года на фронте. На его долю выпала осада Севастополя, на долю его семьи – тяготы эвакуации, бездомность, голод.

9 Мая у нас по традиции собирались папины фронтовые друзья, севастопольцы, те, кто выдержал осаду города длиною в 250 дней. Те, кто выжил. Для них 9 Мая был двойной праздник – День Победы и День освобождения Севастополя, город был отвоеван ровно за год до окончания войны.

Приготовления начинались задолго. По случаю высоких гостей у родни занимались бокалы и тарелки, от соседей приносили стулья. Моя хлебосольная и гостеприимная мама в этот день старалась превзойти себя. Мне разрешалось до позднего вечера сидеть за столом с гостями, но тут уж было не до еды. Я пялила глаза на ордена и лица живых героев и впитывала каждое слово фронтовых рассказов.