В воскресные дни Энтони и Дороти гуляли по окрестностям, присаживаясь на сухой мох, росший по опушкам леса. Здесь собирались стайками птицы, цвели фиалки и белый кизил. Покрытые росой деревья сияли хрустальной прохладой, не ведая о поджидающем за пределами леса изнуряющем зное. И Энтони произносил сбивчивые речи, ленивые монологи, вел бессмысленный разговор, не нуждающийся в ответах собеседника.

* * *

Июль обрушился испепеляющей жарой. Капитан Даннинг получил приказ откомандировать одного из солдат для обучения кузнечному делу. Полк постоянно пополнялся до численности, предусмотренной в военное время, и все ветераны были нужны в качестве инструкторов по строевой подготовке. В результате выбор капитана пал на коротышку Батисте, которого капитан мог принести в жертву с наименьшим ущербом для дела. Итальянец никогда в жизни не имел дела с лошадьми, а его страх перед животными лишь усугубил положение. Однажды он пришел в ротную канцелярию и заявил Даннингу о своем желании умереть, если его не освободят от ненавистной обязанности. Батисте жаловался, что лошади его лягают, и называл себя никудышным работником. В конце концов сицилиец упал на колени и принялся умолять Даннинга на смеси ломаного английского и библейского итальянского избавить его от нестерпимой муки. Три ночи он не спал, а когда удавалось вздремнуть, тут же являлись чудовищные жеребцы, становящиеся на дыбы.

Капитан Даннинг одернул ротного писаря, который не к месту расхохотался, слушая сетования Батисте, и пообещал итальянцу подумать, чем можно помочь. Однако, рассмотрев все возможные варианты, капитан пришел к выводу, что не может пожертвовать более ценным солдатом. А дела коротышки Батисте шли все хуже. Казалось, лошади догадываются о его страхе и не упускают случая воспользоваться к своей выгоде. Две недели спустя огромная вороная кобыла проломила итальянцу копытом череп, когда тот попытался вывести ее из стойла.

В середине июля поползли слухи, а потом вышел приказ о смене лагеря. Бригаду перебрасывали в пустые казармы в ста милях к югу, где ее предполагалось укомплектовать до дивизии. Сначала солдаты решили, что их отправляют в окопы, и весь вечер небольшие компании расхаживали по центральному проходу между палаток, хвастливо перекликаясь между собой: «Ну, ясное дело!» Когда правда просочилась наружу, ее с негодованием отвергли, как отговорку скрыть истинное место назначения. Солдаты упивались чувством собственной значимости и в тот вечер сообщили городским подружкам, что отправляются на фронт, «разделаться с германцами». Немного побродив по лагерю вместе с несколькими группами сослуживцев, Энтони сел в маршрутное такси и поехал в город, чтобы сообщить Дороти о своем отъезде.

Она ждала на темной террасе, одетая в дешевенькое белое платье, подчеркивающее юность и нежные черты лица.

— Ох, милый, — прошептала Дот, — как долго я тебя ждала. Весь день.

— Мне надо тебе кое-что сказать.

Девушка усадила его рядом на качалку, не замечая угрюмого тона.

— Скажи.

— На следующей неделе мы уезжаем.

Руки, готовые обнять Энтони за плечи, застыли в воздухе, подбородок вздернулся, и когда Дот заговорила, в ее голосе уже не слышалось прежней мягкости:

— Уезжаете во Францию!

— Нет, нам повезло чуть меньше. Отбываем в какой-то чертов лагерь в штате Миссисипи.

Девушка закрыла глаза, и Энтони увидел, как дрожат ее веки.

— Милая малышка Дот, жизнь дьявольски тяжелая штука.

Дороти рыдала у него на плече.

— Так чертовски тяжела, так тяжела, — бездумно повторял он. — Все бьет да колотит, пока боль от ударов не становится такой сильной, что хуже уже и не бывает. И вот это самое последнее и гадкое, что она с нами делает.

Обезумев от горя, Дороти прижала его к груди.

— Господи! — шептала она потерянно. — Ты не можешь от меня уехать. Я умру.

Энтони начинал понимать, что его отъезд не удастся представить как безликий удар судьбы. Он стал девушке слишком близок и теперь не находил ничего лучшего, как повторять:

— Бедная малышка Дот, бедная малышка.

— И что будет потом? — устало выдохнула она.

— Ты о чем?

— В тебе вся моя жизнь, понятно? Если скажешь, я умру здесь, на месте, возьму нож и убью себя. Ты не можешь меня бросить.

Тон, которым говорила Дороти, напугал Энтони.

— В жизни всякое случается, — промямлил он бесцветным голосом.

— Тогда я поеду с тобой. — По щекам Дороти катились слезы, губы горестно вздрагивали, в глазах застыл страх.

— Милая, — расчувствовавшись, бормотал Энтони, — милая девочка. Неужели ты не видишь, что мы просто на время откладываем неизбежное? Через несколько месяцев нас отправят во Францию…

Девушка отстранилась от Энтони и, сжав кулачки, подняла лицо к небу.

— Мне хочется умереть, — четко произнесла она, и каждое слово, тщательно взвешенное, шло из самого сердца.

— Дот, — лепетал Энтони, испытывая неловкость, — все забудется. Утрата приобретает особую сладость. Уж я-то знаю, потому что однажды страстно желал и получил желаемое. То единственное, что мне было нужно, Дот. И вот когда я получил свое сокровище, оно обратилось в прах прямо у меня в руках.

— Понятно.

Окунувшись в свои мысли, Энтони продолжал:

— Я часто думаю, что если бы не получил тогда желаемого, вся жизнь могла бы пойти по-другому. Возможно, у меня появились бы идеи, которые я бы затем обнародовал, и получил бы радость от работы, потешил свое тщеславие успехом. Полагаю, в определенный момент я мог добиться чего угодно, в разумных пределах, но мне страстно хотелось лишь одного. Боже мой! И я извлек урок, что в жизни вообще ничего нельзя иметь. Ничего! Потому что желание просто нас дурачит, играет злую шутку. Как солнечный луч, скользящий по комнате. Вот он задерживается на самом никчемном предмете и золотит своим светом, а мы, несчастные безумцы, стремимся схватить вожделенный дар… но когда это удается, солнечный лучик перебрасывается на что-нибудь другое, а в руках остается дешевая безделушка, только блеск, что так манил, уже пропал… — Энтони, смутившись, оборвал свою речь.

Девушка встала с качалки, слезы на глазах высохли, и теперь она обрывала листья с виноградной лозы.

— Дот…

— Уходи, — холодно откликнулась она.

— Что такое? Почему?

— Мне не нужны слова. Если для меня нет ничего другого, лучше уйди.

— Но почему, Дот…

— То, что для меня означает смерть, для тебя — поток пустых слов. Ты так красиво их связываешь между собой.

— Прости, но я говорил о тебе, Дот.

— Уходи отсюда.

Он подошел ближе, протянул руки, чтобы обнять, но девушка остановила его.

— Не хочешь взять меня с собой, — произнесла она ровным голосом. — Может, встретишься с той… той девушкой. — Она не могла себя заставить произнести слово «жена». — Откуда мне знать? Что ж, ты больше не мой парень, а раз так — уходи.