Ворон взял желтый катышек с ладони, покосившись на рассыпанный под его кожистыми ногами арахис, а потом мы просто сидели, глядя на вечное небо и вечную землю, и в глазах птицы тоже стыло отражалась вечность, и ветер отверзывал перья ворона, открывая серую подпушку, и казалось, что в следующее мгновение вечность, царящая здесь, отменит время…

Впереди же был Тенерифе – праздничный и праздный. А после – очухивающийся от снежной и долгой зимы Нью-Йорк.

И только в сумерках ночного салона «боинга» я вдруг не то понял, не то озадачился: «А вдруг это был тот ворон?»