созрел замысел свергнуть Петра с трона. Как супруга Петра она стала императрицей России. Однако в политическом смысле это ей мало что принесло – с самого начала правления мужа она подвергалась постоянным унижениям и изоляции. «Судя по всему, с мнением императрицы никто особенно не считается, – сообщал в Лондон посол Кейт, добавляя, что он и его коллеги-дипломаты, – считаем, что обращаясь прямо и непосредственно к императрице вряд ли можно чего-то добиться». Бретёль, французский посол, писал: «Императрица была оставлена наедине со своим горем и дурными предчувствиями. Люди близкие к ней говорили, что едва узнавали ее теперь».

Положение Екатерины оказалось особенно деликатным, поскольку она была беременна. Сильно ограниченная в своих передвижениях, она практически не имела возможности руководить или даже вдохновлять сторонников на свержение своего мужа. Чем тщательнее она изучала свое положение, тем яснее осознавала опасность, а потому пришла к выводу, что лучше всего будет полностью отойти от жизни при дворе и просто ждать и наблюдать за тем, как Петр пытается играть роль императора. Екатерина не отказалась от своих устремлений, однако считала, что нужно проявить терпение.

Как она и предполагала, ошибки Петра, а также оскорбления, которые он наносил окружающим, сделали ее еще более популярной. 21 февраля, в день рождения Петра, Екатерину заставили приколоть ленту ордена Святой Екатерины на платье Елизаветы Воронцовой – честь, которая прежде оказывалась лишь императрице и великой княгине. Все понимали, это было сделано с намерением публично оскорбить Екатерину, и поступок Петра вызвал еще больше сочувствия к ней. Бретёль, французский посол, писал: «Императрица сносила выходки императора и высокомерие Воронцовой с честью». Месяц спустя в своем отчете он сообщил, что она «с мужеством встречала все невзгоды, ее любили и уважали примерно так же, как ненавидели и презирали императора». Одним из фактов, говоривших в пользу Екатерины, был выбор императором любовницы, которая теперь преподносилась в качестве будущей императрицы, двор и иностранные послы рассматривали это как фарс. Бретёль писал, что у Елизаветы Воронцовой были «манеры и внешность трактирной девицы». Другие отмечали, что у нее было «широкое, одутловатое, рябое лицо и толстая, квадратная, бесформенная фигура». В третьем отчете говорилось, что «она была безобразна, глупа и вульгарна». Никто не мог понять, что в ней привлекало императора.

В своих апартаментах, вдали от чужих глаз 11 апреля на свет появился третий ребенок Екатерины, сын Григория Орлова. Роды прошли втайне ото всех. Названный Алексеем Григорьевичем и позже получивший титул графа Бобринского, младенец был завернут в мягкую шкуру бобра и вынесен из дворца. Его поручили заботам жены Василия Шкурина – верного камердинера Екатерины. Сам Шкурин следил за тем, чтобы роды прошли втайне, и никто не узнал о них. Зная, что император любит смотреть на пожары, Шкурин подождал, пока схватки у Екатерины не стали особенно сильными, а затем устроил пожар у себя дома, полагая, что Петр и многие придворные поспешат туда. Его расчет оправдался – огонь перекинулся на крыши других домов, и Екатерина осталась наедине с повивальной бабкой и вскоре родила. Она быстро оправилась после родов. Десять дней спустя, пышущая здоровьем, она принимала высокопоставленных гостей, которые пришли почтить ее по случаю тридцатитрехлетия. Освободившись от беременности, которая ограничивала ее возможности, она стала появляться на людях и свободно общаться, в беседе с австрийским послом графом Мерси она заявила, что до глубины души возмущена новым договором, который ее муж заключил с их общим злейшим врагом Пруссией.

В течение мая напряжение в Санкт-Петербурге нарастало. Подготовка к датской кампании Петра шла полным ходом, и некоторые войска уже подошли к Нарве – это был первый этап в продвижении к полю боя. С каждым шагом по направлению к этой нежеланной войне возмущение военных лишь усиливалось. Гвардейские полки, офицеры и солдаты, раздраженные возрастающим влиянием Пруссии на их жизнь, были возмущены перспективой дальней, бессмысленной кампании против Дании. Петр не обращал на эти протестные настроения никакого внимания.

К концу апреля всем стало известно о том, что отношения между Петром и Екатериной окончательно испортились. Петр устроил придворный банкет по случаю заключения союза с Пруссией. В зале присутствовало четыреста гостей. Император, одетый в синий прусский мундир с прусским орденом Черного Орла на оранжевой ленте, повязанной у него на шее, сидел во главе стола. Прусский посол находился справа от него, Екатерина разместилась в отдалении. Петр начал с трех тостов. Первый был за здоровье императорской семьи, гости отодвинули стулья, встали и выпили. Екатерина продолжала сидеть. Когда она поставила на стол стакан, Петр покраснел от гнева и послал своего адъютанта узнать у нее, почему она не встала. Екатерина велела передать ему, что поскольку императорская семья состоит только из ее мужа, ее сына и ее самой, она не думала, что ее муж сочтет необходимым, чтобы она вставала. Адъютант вернулся к Петру, а затем снова подошел к Екатерине и сказал, что император считает ее глупой, так как она должна знать, что оба дяди императора – принцы Гольштейна, – присутствуют на обеде и также являются членами императорской семьи. Затем, опасаясь, что посыльный может смягчить его ответ, Петр встал и выкрикнул одно слово – «Дура!» Это оскорбление эхом отозвалось в зале, а Екатерина заплакала. Придя в себя, она повернулась к сидевшему рядом с ней графу Шувалову и попросила его рассказать какую-нибудь смешную историю.

Петр всем ясно дал понять, что не только испытывал к Екатерине презрение, но и едва ли теперь признавал ее как свою жену. Тем же вечером, сильно напившись, он приказал арестовать Екатерину и отправить ее в крепость Шлиссельбург. Этот приказ был отменен благодаря тому, что за Екатерину вступился ее дядя, принц Георг Гольштейнский – новый главнокомандующий русской армией[6]. Став императором, Петр пригласил в Россию своего гольштейнского кузена и поручил ему командовать армией во время датской кампании. Георг, уже получивший к тому времени эту должность, заметил, что арест императрицы может вызвать серьезное недовольство в армии. Петр пошел на попятную и отменил приказ, но данный эпизод стал для Екатерины серьезным предостережением. «Именно тогда, – писала она Понятовскому, – я стала прислушиваться к предложениям [свергнуть Петра], которые поступали ко мне после смерти императрицы». Разумеется, на самом деле она стала прислушиваться к ним намного раньше.

Эпизод, во время которого император публично назвал ее дурой, привлек к Екатерине всеобщее внимание. Внешне она сносила публичное унижение с достоинством и покорностью. Но на самом деле Екатерина не готова была смириться с подобным обращением. Она понимала, враждебное отношение Петра было продиктовано его намерением расторгнуть их брак и устранить ее из общественной жизни. Однако ее позиция