Она сказала жестоко:

—Когда я появляюсь, она должна быть в ящике, как Дракула!.. И выключена. Я не любительница триангла.

—Хорошо, — ответил я торопливо, — но тогда ты должна быть и ею... Конечно-конечно, оставаясь и со своим гадким характером.

Она отмахнулась.

— Ладно, проехали. Насчет Исрафила это у тебя ма­ния величия, но ты в самом деле быстро меняешься. Мой психомер придется отключить или перекалибро­вать, а то зашкаливает, когда на тебя смотрит.

— Может, и мания, — сказал я невесело, — может быть, это был Эсраил или Сарафиил, но проблема в том, что Сила вручена не совсем тому, кому следует! Это я признаюсь тебе честно и пока никто не слышит, а для других я герой на белом коне... конь — это такое живот­ное, на нем в дикую старину ездили.

Она огрызнулась:

—Я знаю, что такое конь!.. Все, я получила резуль­таты, теперь заедем еще к одному человеку. Как он ска­жет, так и сделаем.

—Такой умный? — спросил я.

—Ум тут ни при чем, — огрызнулась она. — Была бы я умной, стала бы вот так с тобой, когда можно просто придушить?

За столами снова подняли головы, но когда мы ока­зались на улице, я распылил пистолет и кобуру, мешают на сиденье.

Мариэтта подозвала автомобиль, в нетерпении огля­нулась.

— Садись, морда.

Я сел с нею рядом, она снова включила автопилот, перехватывать управление предпочитает только в экс­тремальных случаях, а сейчас вызвала на панель карту района в реальном времени, у меня там все просто мель­кает, и все суетятся, но она в таком хаосе видит нечто осмысленное.

Да, я тоже могу увидеть смысл, но это же трудиться, а разве человек создан не для счастья, как мудро сказал кто-то из великих? А секрет полного счастья знал толь­ко Обломов...

Автомобиль на большой скорости понесся между небом и землей, едва касаясь колесами полотна авто­магистрали, Мариэтта успевала просматривать и некие сводки, параграфы изменений и дополнений к уставу, не все нравится, судя по ее хмурому лицу, но в глазах решимость и та злость, которую чаще видишь у мужчин: а гори оно все пропадом, достали все, сейчас оторвусь, а там будь что будет...

Синенко вышел прямо к бровке тротуара, Мариэтта распахнула перед ним заднюю дверь. Он влез, пахнув ароматом хорошо прожаренного мяса с луком, сказал с удовольствием:

—Куда ты его везешь? Думаешь пристрелить за го­родом?

—А у тебя есть вариант лучше? — спросила она ядо­вито.

—За городом тоже просматривается, — сообщил он. — Правда, еще не везде...

—Знаешь места? Он кивнул.

—Знаю, но никому не говори... Хочешь рискнуть?

— Чуть позже, — пообещала она. — Я все перерыла, вижу, улик нам точно не насобирать нашими обычны­ми способами, там дичь не по нашим зубам. Обидно? Но вот этот тип уверен, что если ворваться, то концов там на пятьсот лет тюрьмы найдем!

Он хмыкнул.

—А если не найдем?

—Тогда нас не просто выгонят из полиции, — сооб­щила она, — но еще и перед судом встанем, как Сивки-Бурки перед травой. За незаконное проникновение, взлом, кражу...

Он повторил с удовольствием:

— И даже кражу?.. А изнасилование можно припи­сать, чтобы все в участке завидовали?

Я обронил:

— Общественность постарается. Сейчас же везде произвол полиции. И властей... Кстати, кто у нас пре­зидент?

Синенко сказал бодро:

— Что ж, пропадать, так с музыкой... Я за.

Она поморщилась.

—Никогда не понимала этой мужской спеси. Зна­чит, рискнем?

—Если этот тип даже тебя убедил, — ответил он, — то меня легче. У нас и самцовая солидарность, и эта, как ты говоришь, безголовость насчет риска... Пое­хали!

Она медленно пустила машину в крайнем правом, все еще не до конца уверенная, но на лице злость и жа­жда рискнуть крупно и бесшабашно проступают все заметнее.

—Да, — сказала она с вызовом, — да, я готова!

—А я готов всегда, — ответил Синенко за нашими спинами. — Как пионер, что готов всегда и на все.

Она буркнула:

—Когда человек готов на все — как-то страшно. Когда на все готов полицейский — даже и не знаю...

—Будет трудно, — заверил я с оптимизмом. — Но ты же любишь трудности?

—Нет, — отрезала она. — Не люблю!

—Женщина, — протянул я разочарованно. — Нет в вас романтики и священного безумства и жертвенности во имя чего-нить там. А это так прекрасно и возвышен­но! А вы... ты тоже приземленная?

— Я работаю в полиции, — напомнила она ядови­то. — Куда уж возвышеннее!.. То трупы, то... такие вот орлы. Так как ты хочешь это довести до конца?

Я указал большим пальцем себе за спину.

— Наш орел готов, а мы что, не демократы?.. Обще­ство нам доверило защищать основы и столпы, так не­ужели мы не оправдаем? Кое-что нужно делать и не дожидаясь, когда руководство скажет «да». Оно скажет, только оно медлительное и осторожное, а мы — быст­рые и шустрые.

— Прибавь, — велел Синенко. — А то остановят, начнут проверять, чего крадемся, что такое везем...

Автомобиль начал переходить с полосы на полосу поближе к левому ряду, все время наращивая ско­рость.

Выехали, как и в прошлый раз, за полночь. Как ни странно, волновались и мандражировали только Синенко и Мариэтта, а я, как пень, оставался невоз­мутим, хотя, конечно, это от дурости. Они оба по­нимают прекрасно, что нарушают, а я пока еще ни­как не проникнусь, что все всерьез, это со мной, вот в самом деле свалилось на меня... или сам как-то подсуетился, даже не ожидал, а оно возьми и слу­чись...

Остановив машину за пределами видимости камер, мы заново оглядели здание, беспокойство забралось ко мне в душу и выпустило когти.

Здание осталось тем же, но за это время заменили дверь, на окнах уже металлические решетки, а над вхо­дом демонстративно смотрит во все стороны камера с множеством объективов, предупреждая, что на экранах вся улица.

— Быстро сработали, — сказала Мариэтта. — Значит, опасаются только конкурентов.

Синенко сказал невесело:

—Похоже, в самом деле не по зубам... Здание еще тех времен, да. Камеры просматривают не только под­ходы, но и всю улицу на несколько сотен метров. Дверь деревянная только с виду, а на самом деле там внутри стальные листы. Из автомата не пробить, пока с той стороны вас будут рассматривать в глазок...

—Глазок? — переспросил я. — А это куда?

—В очко, — пояснил он. — Так называли видеока­меры нулевого поколения. Можно было дать в очко, что значит — поставить фингал.