Мама была белее своего прекрасного наряда.

Она хотела свадьбу в восьмидесятых – и она ее получила.

– Любовь берегите доверчиво, зорко, – приказала тамада, поправляя аккордеон. – И только на свадьбе пусть будет вам… Горько!..

Белогорская часть буквы П воодушевилась и закричала «горько!» так, будто ждала этого шанса с восьмидесятых.

Мама с Владимиром Леонидовичем медленно встали. Она в белом, он в черном. Он сильно выше. Все как в жизни, то белая полоса, то черная, и черная всегда больше. Владимир Леонидович наклонился к маме, закрыл ее от всех, якобы для поцелуя, но я со своего места увидела, как он шепчет ей в ухо: «Не волнуйся, все идет хорошо!»

А буква П скандировала: «Раз! Два! Три! Чэ-тыре!»

Молодожены сели на места, гости принялись аплодировать и стучать бокалами.

Ко мне подошла тамада, деловито придерживая аккордеон бедром.

– Свидетельница? – уточнила она.

– Дочь, – ответила я.

– Ну, свидетельница же? – с нажимом перепросила тамада.

– Ну, дочь.

– Дочь, да. За дочь собираешь. А свидетель кто? Вот этот? – Она указала на Алешу, сына Владимира Леонидовича.

– Э… – начала я.

– Следующий конкурс ваш, – сообщила она тоном, не предполагающим возражений, надела на лицо умильную мину и возвестила:

– Дорогие гости! Как говорится, между первой и второй перерывчик небольшой! А подружка, да и дружка, так и рвутся, рвутся в бой!

Она указала на нас с Алешей, который опустил камеру и непонимающе моргал длинными, как у отца, ресницами.

– Девочка иль мальчик, порой нам не понять! – объявила тамада. – Надо только денежку у гостей собрать!

С этими словами она выдала нам с Алешей костюмы. Ему – голубые младенческие трусы и чепчик огромного размера, мне – розовые.

– Свидетельница собирает деньги на девочку, свидетель – на мальчика, – скороговоркой произнесла она. – Кто выиграет, тот победил!

Я посмотрела на маму. Она явно собиралась встать, устроить скандал, защитить свою дочь и избавить ее от необходимости разгуливать перед гостями в трусах.

Но это была ее свадьба, не случившаяся тридцать лет назад.

– Алексей, – сказала я задиристо. – Начинаем?

Алеша ловко вскочил в свои голубые трусы одним прыжком, сестра Женя завязала ему тесемки на чепчике.

– Поехали! – крикнул он. – Катька, помогай.

И Катя, старшая внучка Владимира Леонидовича, послушно взяла камеру и пошла за ним – фиксировать то, как ее дядя победит неизвестную тетю Антонину.

Девочка иль мальчик? Кто же выиграет?

Я отдала Кузе свой мобильный, с трудом натянула розовые трусы, что было непросто, учитывая удлиненное и зауженное Ларисино платье, накинула чепчик и закричала гостям:

– Уникальное предложение! Лучшие девочки – только у нас!

Мама вздрогнула. Не ждала от меня сутенерского запала.

А тамада заиграла на аккордеоне песню группы «Звери» – «Девочки-мальчики, танцуем, раз-два-три, по парам». Алеше она дала поднос, а мне ничего не дала – видимо, болела за мальчиков. Гости сунули пару сотен в мои новые трусы и успокоились.

Значит, я проиграю. И тут тоже. Я вообще-то не особенно люблю соревнования, все физкультурные эстафеты в школе старалась проболеть.

Но у моей мамы, черт побери, когда-то родилась дочка. Нормальная такая рыжеватая девочка, три двести, пятьдесят один сантиметр. И если сейчас она не победит, значит, ее тупо не существует. Зря жила.

– Я пойду на автобусную остановку! – объявила я в микрофон, оставленный тамадой на табуретке. – Там нас ждут.

И, схватив зеленый рюкзачок, с которым Кузя обычно ходил в «Бурато», я выбежала на улицу.

Было не холодно. Только что подошел автобус № 1. Из него вышли хорошие белогорские люди, они спешили домой. Другие хорошие белогорские люди терпеливо ждали автобуса № 2.

Я театрально пропела, сочиняя на ходу:

– Деньги на бочку! Деньги на бочку! Я собираю деньги на дочку!

И люди заулыбались, полезли в карманы – искать мелочь и складывать ее в рюкзак с динозавром. Одна бабушка положила хрустящие сто рублей бумажкой – и завязала мои волосы, выпадающие из чепчика, в узел.

– Щастья тебе, дочка, – сказала нараспев белогорская бабушка. – Штоб ты следующая замуж вышла и муж тебя не обижал!

Меня зовут Антонина Козлюк, и это еще не все.

Мне завтра тридцать. Сегодня на мне розовый чепчик и розовые трусы поверх вечернего платья, и я выпрашиваю деньги у людей на остановке. Дома меня ждут двое детей, попугай-диссидент, кролик с суицидальными наклонностями, дуэт из одиннадцати человек (усеченный вариант) и добрый пожилой серб.

У меня нет нормальной работы и мужа, у моего любовника есть жена, мои друзья разъехались по миру, сестра-лесбиянка полюбила не того мужчину, мать выходит замуж, отец неизвестно кто.

Вот я и рассказала, как все получилось.

Я могла бы на этом поставить точку – ведь книгам положено заканчиваться свадьбой. Но продлю-ка историю еще на одни сутки, а то неловко перед ее героями.

После конкурса с чепчиками тамада куда-то пропала – за новыми идеями, наверное, ушла. Ко мне, воспользовавшись передышкой, пробралась мама.

– Прости, – сказала она. – Я понятия не имела, что тут такое. Они говорили, все интеллигентно, никаких прыжков в мешках…

– Ну, про прыжки в трусах они ничего не говорили, – засмеялась я. – Не бери в голову. Опять же, полезно выходить из зоны комфорта.

– Это смотря куда, – вздохнула мама. – Не такой я представляла свою свадьбу. Думала, она будет более… нормальной.

– Это и есть нормальная свадьба, – возразила я. – Просто нормы устанавливались в Белогорске. Кстати, есть примета: чем дурнее свадьба, тем лучше семейная жизнь. Если так, вы с мужем неплохо начали. Так сказать, зажгли любви маяк!

Примету я выдумала только что – но надеялась, что мама в нее поверит.

И она, кажется, поверила. Пошла на место невесты легкой походкой – будто с нее сняли тяжелый мешок, в котором не надо прыгать.

Вернулась тамада, тихая и задумчивая. Потом оказалось, в перерыве Владимир Леонидович ее напугал: «Меня как лор-врача беспокоит ваше горло. Поберегите его на всякий случай, а в среду запишитесь ко мне на прием, мало ли что…» Теперь она говорила мало, конкурсов не устраивала, только давала микрофон гостям. Ждала среды.

Даже невесту никто не крал – поздравляли, хвалили и говорили, какая она замечательная.