– Имя офицера – Фридрих Шмидт. Оберштурмбаннфюрер СС барон Шмидт.

– Точно?

– Конченцо называл мне это имя несколько раз, под пытками. Не думаю, чтобы он лгал. Имя – взамен жизни. Мертвым сокровища не нужны.

В порыве благодарности Пореччи захватил Могильщика за шею и почти с нежностью потрепал. Никогда еще он не был так признателен ему.

– Мертвым они не нужны, Карло, ты прав. Но мы-то с тобой пока еще живы. Итак, где он?

Могильщик вновь пытался отговорить капитана, но тот вышел из дому и направился по проложенной посреди кустарника тропе к небольшой скале, виднеющейся на краю сада, над подступающим к берегу моря обрывом. Там он отодвинул высокий камень и с трудом протиснулся в открывшуюся нишу. Фонарь, как всегда, стоял в нише. Зажигая его, Пореччи ощутил позади себя дыхание Могильщика и поневоле съежился. Ему вдруг показалось, что тот вот-вот набросится сзади.

– По-моему, ты слишком нервничаешь, Карло.

– Меня обижает ваше недоверие.

– Какие страсти! Меня тоже обижает, когда кто-то пытается подозревать меня в том, что могу быть доверчивым. Если такое со мной и случается, то крайне редко.

Вообще-то пещера была больше приспособлена для спасения, нежели для убийств. Могильщик выдолбил и оборудовал ее на тот случай, когда ему или Пореччи придется какое-то время скрываться. Она была двухэтажной, и тот, кто проникал на ее первый этаж, вряд ли мог догадываться, что часть стены отодвигалась, открывая тайный ход.

С этого, нижнего этажа один ход вел к морю, другой, еще не законченный – к дому. Там находился целый склад оружия и такой же склад спиртного и всевозможных консервов. Все это было закуплено за деньги, добытые Могильщиком банальнейшим разбоем.

Однако спускаться в подземелье капитану не пришлось. Труп лейтенанта Конченцо лежал во второй комнатке пещеры, на каменном лежаке. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять, почему Карло столь неохотно вел сюда своего покровителя. Несостоявшийся завоеватель мира, грезивший славой римских императоров, лежал оголенный по пояс, со следами жутких истязаний и со спущенными до колен штанами.

Стоя возле него с зажженным фонарем, Пореччи вновь ощутил у себя за спиной тяжелое, смрадное дыхание Могильщика Карло.

– По-моему, тебе очень не хочется, чтобы я вышел отсюда, Могильщик? – набрался мужества Сильвио. Он, конечно, держал руку в кармане, на рукояти пистолета, но зачем доводить до того, чтобы знакомство с «темным агентом» закончилось банальным выстрелом.

Прошло с полминуты, прежде чем, пересилив себя, Могильщик сдавленным голосом проговорил:

– Что вы, Покровитель? Вы для меня, как Бог.

– Мне тоже не хочется убивать тебя. Слишком уж нужен будешь после войны – вместе со своим домом, садом, пещерой и двумя складами с оружием и продовольствием.

– Это правда, Покровитель? – перехватило от волнения горло Могильщику.

– Ты нужен мне, Карло. Все, что происходит сейчас на острове, это уже эхо войны. Нужно думать о том времени, когда мы сможем отчаливать от Санта-Маддалены на собственных яхтах.

– А мне почему-то показалось…

– Что капитан Пореччи решил окончательно заметать следы.

– Вы правы, Покровитель.

– Всего лишь расчищаю путь к сокровищам. Которые и находятся-то здесь, неподалеку.

– Знаю, у Корсики. Этот офицерик рассказал все, что знал.

– Отлично, перескажешь со всеми подробностями.

Пореччи в последний раз осветил труп фонарем.

– Даже поленился привести его в порядок, – проворчал, направляясь к выходу.

– На кой дьявол? Все равно с наступлением темноты затащу в море…

Пореччи брезгливо поморщился и покачал головой. Он решительно отказывался понимать этого человека.

– Коль уж мы сегодня разоткровенничались… Ты его… еще до того, как убил, или уже после?..

– Будь я проклят, Покровитель… Года два сдерживался. Но, видно, сатана не желает отступиться от меня.

– Уже мертвого, значит… – с убийственным спокойствием произнес Пореччи. – Так бы и сказал. Не стал бы наведываться сюда. Только сатана здесь ни при чем. Он-то как раз давным-давно отрекся от тебя… Из брезгливости, из чувства уважения к себе.

Они стояли друг против друга, словно борцы, которым по свистку судьи надлежало сойтись в упорной схватке. Штубер увидел перед собой рослого светловолосого парня с волевым, но слишком уж исхудалым лицом, правильные черты которого заставляли, однако, вспомнить о первородной красоте эллинских статуй.

«Что такому красавцу делать на войне?» – со шкурной завистью подумал Штубер, вежливо пожимая Курбатову руку. По двум его спутникам он лишь скользнул беглым, непритязательным взглядом. – С него вполне хватило бы поста какого-нибудь министерского клерка. Но, поди ж ты, если судить по пройденному им пути, один из лучших диверсантов мира!»

– Признаюсь, слышал о вас совсем немного. В основном, от адъютанта Скорцени гауптштурмфюрера Родля.

– Постараюсь запомнить имя этого офицера, – ответил Курбатов по-русски, но затем, спохватившись, перешел на немецкий.

– …Да еще, вскользь, от самого Скорцени, имя которого запоминать в общем-то ни к чему, ибо забыть его куда труднее.

– Надеюсь, что с вашей помощью мне удастся встретиться с ним.

– Думаю, что, благодаря вам, господин подполковник, мне действительно удастся в очередной раз перекинуться с ним несколькими словами о здоровье нашего незабвенного дуче Муссолини.

– Благодаря мне?

– Какой еще повод вы могли бы предложить? То-то же. А теперь, если ваши спутники не возражают, хотелось бы пообщаться с вами с глазу на глаз. Мне всегда казалось, что таким образом легче проникаться симпатией к человеку, знакомство с которым интересно само по себе, – суховато улыбнулся Штубер по очереди каждому из троих диверсантов. – А вы, мой подполковник, – обратился к начальнику разведки дивизии, – блесните воспитанием и гостеприимством: подыщите нашим храбрецам некое подобие офицерских мундиров. Понимаю, что это будет нелегко. Но доставлять их в Берлин в таком рванье… Что после этого подумают о командовании пятой пехотной?

– Главное – подыскать мундиры, – сухо парировал Ульрех. – Что значительно сложнее, чем доставить этих людей в Берлин.

Около двух часов они просидели за столом за бутылками красного токайского вина, и все это время Штубер выслушивал рассказ командира группы «маньчжурских легионеров», не скрывая ни восхищения своего, ни зависти. Ему, закоренелому романтику войны, все время казалось, что этот парень осуществил то, чего не смог и уже никогда не сможет осуществить он сам. Как альпинист, покоривший множество вершин, мечтает завершить свой мятежный путь на Эвересте, так и диверсант – если, конечно, он действительно диверсант, а не обмундированное пушечное мясо – должен бредить о рейде, подобном тому, который преподнес не только врагу – всему миру этот маньчжурский легионер.