а не герольд любви.

Розовоногие грации станцуют для моего пера,

даже если я буду танцевать в одиночестве.

«Не спеши, жрица, — остерегаешь ты меня. —

Разве пел бы Орфей так сладко,

если бы сама вернулась Эвридика из Аида?

Разве Персефона была бы «девой, чье запретно имя»,

если бы проводила весь год,

срывая маргаритки с Деметрой?

Разве Пигмалион создал бы Галатею такой прекрасной,

если б я его не вдохновила?

Златокопытные тёлки,

серебророгие снежные бараны неслись по улицам в мой праздник,

а девы благовонья жгли —

ваниль, и мирру,

и лепестки редчайших лидийских роз,

лиловых, голубых,

но все же не благословляла я всех коленопреклоненных,

влюбленных безответно.

Я не щедра на милости.

Их получают только те, кто смел».

Внезапный гром крыл воробьиных —

и я проснулась.

Небеса украшены рубиновым, оранжевым и алым,

лиловые знамена разделяют ядро расплавленное летучих облаков —

и вдруг она здесь:

летит по небесам в колеснице, сверкающей золотом,

горит ее высокая корона,

как город, преданный огню мятежной армией,

и лоб ее — чреда летучих сцен войны Троянской.

О госпожа моя, Венера, Афродита,

прекраснейшая из богинь,

одной ногой ракушечного цвета в Эгейском море ты стоишь,

а пальцы длинные и тонкие ты окунаешь в Балтийское,

твое чувствилище — великое Южное море жидкого жемчуга;

весь мир ты искушаешь проказами своими,

и население все множится —

земле уж не по силам его нести.

Смеешься беззаботно ты —

то смех богини.

Геката прислуживает тебе с ее пантерами — они черны как смоль.

Поэты жаждут стать голосом твоим и петь хвалу тебе.

Гимены опадают,

как гиацинты, затяжелевшие сверх прочности стебля.

Все в алых пятнах небеса.

Богиня посещает миры другие и там легко находит себе последователей.

Земля уже твоих благодеяний вкусила сверх всякой меры.

Рваной пены клочья на берегу полны умирающих существ:

оторванные ноги крабов,

черепахи, потерявшие панцири,

засыхающие устрицы на обрушающихся песчаных замках…

Отправляйся на луну, Афродита,

и пусть она затяжелеет!

Лети на Марс — на красную планету твоего любовника — и марсианский планктон обрати в галактовид мужчин и женщин!

Если по силам это кому —

то лишь тебе!

Но нас, землян,

оставь хоть ненадолго —

хоть дух перевести.

Опять смеешься ты,

мне сердце опаляя.

Ты задираешь свой хитон,

колени розовые обнажаешь и шепчешь, чуть ли не шипишь:

«Кончина для смертных хороша.

Не для богов.

Планеты — моя забава,

их обитатели — мои игрушки.

Кто ты такая, чтобы меня учить?

Сапфо, намучившись,

с утеса сиганула,

и Сильвия — в духовку головой,

оставив супруга-поэта, чтоб в лауреаты вышел.

Анна завернулась в шубу и уснула вечным сном,

дочерей оставив разгадывать ее шифрованные послания.

А ты хочешь быть поэтом и жить?»

Смех Афродиты сотрясает небеса.

Я всегда любила пятницу,

твой день, о госпожа,

ту ночь, когда неделя взрывается любовью…

«Venerdi» — говорит мой маленький красный итальянский календарь,

он постоянно обмолачивает дни, которые,

как галька морская,

накатываются друг на друга шуршащей чередой и размываются на горько-голубые,

кругло-красные шуршащие золотые.

Куда уходят дни —

все безвозвратные,

все полные секунд серебряных,

мгновений чистого огня.

Неужели жизнь слишком долга для смертного?

Ты вглядываешься в небеса,

ища какой-нибудь беды,

страшась той скуки,

что сулит тебе перспектива быть красивой вечно?

Играешь ты с людьми —

пусть некая Сапфо некому Фаону предшествует,

а также Сильвии и Теду, именно в таком порядке —

и когда грянет гроза,

ждешь, чтобы развлечься,

зная: катастрофа неизбежна.

Жизнь — штука очень длинная для богов и богинь,

а смертные — их кинофильмы, их мыльные оперы.

И что я для тебя —

мыльная опера?

А может, меньше и того.

Я бы, по крайней мере, хотела быть романом длинным,

переслоенным вставными новеллами.

И значит, ты играешь моим сердцем —

поджигаешь один его желудочек,

затопляешь другой,

ураган в моей крови —

«больное сердце безумно страждет»,

как сказала Сапфо…

Мыльная опера Сапфо слышна и чрез столетья и трогает даже наш век непоэтический.

Поэты — камушки в потоке,

в них твой смех вдыхает жизнь.

Что б мы ни делали —

все твоим веленьем.

Мужчина посмотрит на женщину,

и ставит она его над всеми богами и героями.

Женщина посмотрит на мужчину,

и видит Афродиту он в ней.

Ты просто убиваешь время, ускоряя ход тысячелетий.

Ты — ростр корабля по имени Поэзия,

ты улыбаешься своею улыбкой шутовской,

и мир взрывается в небесах твоего отца,

образуя туманность во славу твою,