аминь.

Здесь, на земле и в небесах, любой день — Афродиты день.

Мандариновые апельсины,

любовные яблоки,

мед в кувшине,

лепестки прошлогодних роз,

засохшая гардения — терпкий дух ее витает в воздухе…

И обгоревший по краям клочок оберточной бумаги,

с его тайным именем,

начертанным мягким карандашом,

а рядом — мое имя.

Любовь опалила края моей жизни,

и мед насыщает его имя на дне круглого чистого кувшина —

малое нерестилище желаний.

Я поцеловала крышку,

воскурила священные благовония тебе, моя госпожа,

а теперь жду,

когда он наполнит мой кувшин для меда,

если тебе будет угодно это.

Тебе было угодно увидеть,

как своей лирой спасся Арион,

цепляясь за нее в бурном море,

словно она — спина дельфина.

Тебе было угодно, чтобы фрагменты стихов Сапфо пошли на саркофаги для священных египетских аллигаторов —

и так сохранились,

лоскутные одеяла поэзии,

пощаженные временем.

Госпожа папирусов и саркофагов,

госпожа влюбленных, прыгающих со скалы,

госпожа заклинаний и благовоний,

коз и тёлок,

мычащих перед жертвоприношением,

дев и мадонн,

молча вершащих одно,

я склоняю голову перед твоими нескончаемыми чудесами,

я сдаюсь на милость тебе.

Кто-то говорит, любовь — болезнь,

огонь в крови, сжигающий все человеческие города.

Я готова рискнуть.

Прежде чем я взовьюсь,

как благовоний дым, к небесной тверди,

прежде чем умирать я научусь,

смочи мед моих желаний на моем взыскующем языке…

научи меня летать.

Соловей запел,

когда она рождалась,

тот самый соловей, что пел в саду у Китса.

Она пыталась удержать небо в двух своих руках и потерпела неудачу —

как все поэты терпят, —

но значение имеет лишь рук ее усилие,

все остальное — ничто.

Она понимала, что ее жизнь — река,

впадающая в море ее умирания.

Она понимала, что эта река течет словами.

Ее арфа поддерживала ее на плаву, как Аристова,

пока она плыла к всепрощающему морю.

Большинство слов ее исчезло. Тысячелетия прошли.

Рожденная из моря бледной пены богиня, которой поклонялась она, помолодела,

еще прекрасней стала,

пока слова поэта исчезали.

Все это было предсказано.

Сапфо сожгла,

и христиане сожгли ее слова.

В Египетской пустыне лоскуты папируса сохранили знаки ее пламенного сердца.

Улыбается Афродита,

вспоминая слова Сапфо:

«Будь смерть прекрасна,

то и боги бы умирали».

Ты, что доверяешь словам — не смертной плоти,

ты знаешь, что время и слова стирает. Что же остается?

Улыбка Афродиты —

пена у розоватых ее ног,

где играют умирающие дельфины

Повсюду на осыпающихся средиземноморских известковых берегах видны следы ее власти —

царицы Киферы,

пенорожденной Афродиты,

что сводит музы в танце,

вплетая маки в свои золотые пряди…

Храмы ее капризности стоят повсюду,

обращенные к морю,

которое полно нереидами,

дельфинами, голубыми и золотыми плитками солнечного света и пещерами, где луна прячется между своими беременностями.

Меня всегда влекло на эти берега,

я будто знала,

что там, на древних известковых островах

(а известняк из всех пород хрупчайший),

найду свою веселую богиню.

На язык взяла она луну,

серебряную вафлю,

излучающую лимонный свет.

Она смотрела,

как волны стирают ее точеные следы.

Она повсюду и нигде,

и стоит только ей почувствовать слабину томления,

тут же возбудит она любовь.

Она — богиня, для которой продолжает вращаться мир.

В повороте ее кончаются все концы и начинаются все начала.

Зачем автору писать роман, действие которого происходит в Древней Греции?

Первыми полюбившимися мне в детстве историями были греческие мифы. Они, казалось, включали в себя все перипетии человеческой жизни. Задолго до того как я стала задумываться о том, чтобы родить дочь, меня увлекла история Деметры и Персефоны. История похищения дочери, унесенной в царство мертвых, казалась мне извечным благоговейным страхом, который приходит к сладостно-горькому завершению. Прочтя фрагменты Сапфо, я заново открыла для себя то, что любила в этих мифах: их воодушевление, лаконичность, удивительную современность. Кроме того, в смутные времена — правления тирана, опасностей войны, страха за жизнь на земле — мы, как и следовало ожидать, обращаемся к древним, чтобы понять, как выжила их цивилизация… или как погибла.

Фрагменты стихов Сапфо красной нитью проходят через ткань романа. Для чего?

Я не думаю, что можно рассказать историю поэта, не рассказав хотя бы часть ее поэтическими средствами. Фрагменты Сапфо сохранились, потому что в них ярко описываются чувства женщины. Им надлежит занять главное место в истории Сапфо.

Важно также понять, что Сапфо первой создала метафоры любви, которые на протяжении многих веков использовали поэты и сочинители песен. Она не просто творец, она — первоисточник.

История Сапфо, как истории Фанни или Айседоры, — это авантюрный роман. Вы думали об этом?

Я думаю, что у каждого романиста в подсознании сидит притча. Мы повторяем эту притчу во всех наших книгах. Моя притча авантюрная. Наивная девочка выходит на дорогу жизни в поисках счастья. По пути она набирается мудрости и начинает смотреть на пережитое другими глазами. Я никогда не думаю, что пишу именно эту историю. Но впоследствии обнаруживается, что я снова ее написала.