— Можно нам стакан воды?

Я принес воды, Анита дотащила Конни до дивана и развернула так, чтобы он мягко опустился на него. Конни вытаращил глаза, губы растянулись в странной гримасе, как будто вся мускулатура лица застыла в судороге. Но он явно был готов сдаться. Анита протянула ему синюю таблетку на раскрытой ладони, и Конни приоткрыл рот ровно настолько, чтобы принять пилюлю, запил ее водой — отрыжка едва не испортила дело, но в конце концов Конни проглотил таблетку, выпрямился и застыл, глядя прямо перед собой с идиотским выражением лица.

— Я здесь, — сказала Анита, — я никуда не ухожу.

Она погладила его по спине, посмотрела на меня, натянуто улыбаясь, и мы стали молча ждать, что произойдет. Не прошло и пары минут, как судорога отпустила, лицо обрело новое выражение — сначала Конни стал похож на старика, но когда веки опустились, лицо стало спокойным и гладким, как у ребенка. Анита уложила его на диван и укрыла пледом: там Конни мог и поспать.

— Вы ели? — спросила она.

— Он съел пиццу.

— А вы?

— А мне надо выпить. — Я вышел в холл за бутылкой виски, которая лежала в кармане плаща. — Не хотел ему показывать.

— Ты знаешь, чего он наглотался?

— Не точно, — ответил я. — Но я знаю дилера. Ему можно верить. Румын.

— Конни его знает?

— Его все знают.

Я вышел в кухню и поставил бутылку на небольшой стол, покрытый клеенкой. Анита следовала за мной.

— Хотите? — предложил я.

Она кивнула.

В конторе она была как дома и быстро нашла две стеклянные плошки с чайными свечками, зажгла их и поставила на стол. Мы чокнулись и выпили.

— Жаль, — сказала она, — что вас в это втянули. Густав придумал.

— Все нормально, — ответил я. — Это мой долг. Мы с его матерью старые друзья.

— Знаю, — отозвалась Анита. — Он кое-что рассказал.

— Как и ваш муж, — сказал я.

— Верю. В чем, вообще-то, дело?

— Пусть сам расскажет.

— Как это связано с Камиллой?

— Не могу ответить.

— Кажется, я имею право узнать?

— От Конни, — ответил я, — не от меня. Сейчас мы знаем лишь, что они ищут вашу дочь, беспрерывно. Больше нам ничего сейчас знать не следует.

— Они? — переспросила она. — Кто — они?

— Насколько я понимаю, самые большие специалисты в этой стране.

Она сделала глоток. Она умела пить виски, не подавая виду, что оно обжигает.

— Я видела по телевизору… что у Роджера Брауна дома побывали налоговики… — она произнесла имя без той интонации, которой другие показывали, что не принимают его всерьез. Может быть, в ее глазах он был достоин уважения — и я не собирался ее разубеждать. Если Посланник сказал, что между исчезновением Камиллы и Роджером Брауном нет никакой связи, значит ее действительно нет. Если Анита хотела видеть в последнем героя и честного человека — воля ее. Не знаю, об этом ли я размышлял в тот момент. Скорее всего, я думал о том, как поскорее выбраться из конторы, но должен был еще о многом рассказать Аните, которая не стремилась остаться одна. Я так долго был скован напряжением, а виски начинало действовать, согревало и приятно расслабляло. До блаженства было далеко, но уже этих ощущений хватило, чтобы удержать меня на месте.

— Насколько мы поняли, — сказал я, — Роджер Браун не имеет отношения к исчезновению.

— Конечно, — согласилась она, — какое он может иметь отношение. Маленькая моя… — добавила она тоном, каким эти слова может произнести только мать.

— Ваш муж… — сказал я. — Странный он человек.

— Ну… что я могу сказать.

— Он хотел попросить прощения за слова, которые сказал мне семнадцать лет назад. Я даже не помню, о чем шла речь.

— За то, что он кричал на вас, когда вы не захотели переводить ту пьесу? — спросила она.

— Кроме прочего.

— Он может годами бредить какой угодно идеей. Он такой… А что он сказал о нас…

Я понял, что она хотела сказать «обо мне», но удержалась, чтобы не показать рвения. Я оценил это.

— Думаю, вы ему нужны.

— Это он сказал?

— Не прямо. Но было ясно. Он высокого мнения о вас.

— Было ясно… — улыбнулась она. — Смешные вы…

— Этот день стал одним из наименее смешных в моей жизни.

— Конни странно вел себя последние двадцать лет, — сказала она. — Я уже не знаю, чему верить. Ему можно верить?

— К сожалению, — ответил я. — Хоть мне и не хотелось бы.

— Что вы имеете в виду?

Я не хотел напускать на себя таинственности, но чувствовал, что вынужден говорить загадками.

— Простите меня. Скоро все прояснится.

— Я боюсь только, что он многое преувеличил. Что его реакции гротескны. Наверное, не стоило ничего говорить… Последнее время он был еще более странным, чем обычно. Может быть, Камилла просто сбежала — к подружке какой-нибудь за городом… У нее друзья и тут, и там… и в деревне… Может быть, не стоит раздувать это дело…

Я допил бокал и налил еще половину.

— Поздновато уже. Соображаю с трудом. Конни ни на минуту не умолкал. Как маньяк. Он-то уверен — что-то произошло.

— Временами я больше беспокоюсь за него, чем за нее. — Эти слова могли прозвучать, как постыдное признание, но я понял, что она имеет в виду. — Нам давно следовало бы развестись. Еще когда Камилла была маленькой. Ему такая жизнь оказалась не под силу. Камилла вела себя довольно… живо. Конни рассказывал?

— Намекал.

— Было трудно. Мы были молодые, неопытные… Я подумала, что нам будет лучше вдали от города… если мы на время станем самими собой… Я решила, что у Камиллы аллергия, поэтому уговорила Конни взять долгий отпуск, и мы сняли дом в деревне… Чудесный домик, построенный несколько веков назад. Время как будто замерло… В округе ни души… Сад… — Воспоминания озарили лицо Аниты теплой улыбкой, она пригубила виски. На щеках играл румянец, она умолкла, дав мне возможность увидеть перед собой идиллию, которую я уже четко представлял себе, выслушав другое описание, но предпочел умолчать об этом. — Камилле было так хорошо… Если есть на свете счастье, то это было оно… Правда, Конни пришлось несладко… Он не мог просто расслабиться и наслаждаться жизнью… Ему обязательно надо всему дать определение… Но я… Никогда в жизни я не чувствовала себя такой свободной…

— Свободной?

— Да. Свободной. От требований. От ожиданий. От необходимости быть правильной. Мне кажется, в глубине души он чувствовал то же самое, но испугался… ему стало слишком много этой близости и свободы… Не знаю. Он говорил об этом?