У пятерых людей, стоявших возле вертушки, вместо лиц были шерстяные шапочки с прорезями для глаз. Ствол в руках каждого смотрел Рыднику в живот.

– Ваш Баров рехнулся, – сказал генерал ФСБ, – это что? Спектакль? У вас что там горит?

– Там горит Данила Баров, – ответил один из автоматчиков, и гортанный горский выговор, как пила, резанул по нервам генерала. – И две тысячи тонн мазута. Довольно приличный погребальный костер, надо сказать.

В кабинете Сурикова за хозяйским столом сидел человек в камуфляже и ел бутерброд красными влажными губами, видневшимися сквозь прорезь в черной маске. Перед человеком на ножках растопырилась телекамера. За телекамерой стоял оператор, и человек в камуфляже, поигрывая стволом, что-то оператору объяснял.

Человек за столом не смотрел в телекамеру. Он смотрел в телевизор, где в прямом эфире шли «Вечерние новости» телекомпании ТКТ.

В аппаратной, обеспечивающей популярный вечерний блок местных новостей, царил бардак. Тридцать процентов ТКТ принадлежали трудовому коллективу, что давало ей возможность маневрировать между остальными владельцами. И когда ее корреспондент, посланный к Кесаревскому НПЗ, передал выпускающему редактору предложение Барова заплатить пятьдесят тысяч за две минуты прямого эфира, выпускающий редактор не увидел в этом особых политических рисков.

Выпуск был сверстан. Даже не две, а три минуты были выделены. Тарелку для прямого включения послали прямо на завод, но вот – оставалось всего пять минут до начала сюжета, пожар на НПЗ был уже виден со всех концов города, а картинки с Баровым все не было и не было.

На экране шел сюжет корреспондента Турского про заседание правительства края, а ведущая озабоченно спорила с аппаратной.

– Таня, Таня, – вдруг заорал шеф-редактор, – ты посмотри на ленту новостей! База «Ручьи»! Нет, «Лесная». О черт, Танька, или кто-то перепутал, или взорвалось сразу две нефтебазы! Еще одно сообщение про «Ручьи», Таня, Таня, не говори про «Лесную», это, наверное, путаница!

В это мгновение сюжет кончился, и ведущая оказалась в эфире наедине со всеми слушателями и лентой новостей на стоящем в студии лэптопе.

– И срочное сообщение, – сказала ведущая, – десять минут назад прозвучал взрыв на нефтебазе «Ручьи» в городе Озлонь. В течение выпуска мы постараемся узнать подробности происшедшего, а также возможную их связь с пожаром на Кесаревском НПЗ, прямое включение с которым мы ждем с минуты на минуту…

– Что у вас происходит? – заорал режиссер корреспонденту на нефтезаводе, – дайте картинку!

Картинка была немедленно дана. С экрана на телевизионщиков смотрел человек в камуфляже и черной шапочке, натянутой на самые глаза. За его спиной стояли двое в противогазах и с пультами в руках. Рядом с человеком в маске стоял белый как яичная скорлупа корреспондент.

– Происходит то, – сказал человек, – что завод захвачен моими людьми. И через две минуты ты выпустишь меня в эфир.

– Это невозможно, – сказал шеф-редактор. – Это запрещено законом.

Человек спокойно приставил пистолет к виску корреспондента.

– Ты это сделаешь, или я вышибу его мозги на твоих глазах.

– Нас всех уволят. ФСБ нас…

Камера взяла общий вид, и все, слетевшиеся к тому времени в аппаратную, увидели напряженное лицо генерала Рыдника. Он стоял на коленях. Один из боевиков фиксировал позу пленника, скрутив его в локтях. Другой держал генерала на мушке.

– Глава краевого УФСБ у меня в гостях, – сказал человек без лица, – пусть он рассудит наш маленький спор. Что лучше, генерал, прямой эфир или два трупа?

Рыдник молчал. Лицо его было цвета куриного филе. Камера крупным планом показывала бисерины пота у него на лбу.

– Тридцать секунд до включения, – заорал ассистент режиссера.

– Не смейте этого делать, – сказал, осклабившись, Рыдник.

Боевик передернул затвор.

– Включайте, – заорал шеф-редактор.

– А сейчас – прямое включение с Кесаревского НПЗ, – сказала ведущая, – и первый вопрос, что там все-таки происходит?

– Камера! – отчаянно вскричал шеф-редактор программы.

На эфирном экране ведущую сменил человек без лица.

– Кесаревский нефтеперерабатывающий завод захвачен борцами за независимость Чечни, – сказал человек. – Мы захватили пятьсот двадцать заложников и уничтожили нефтебазы, снабжающие Кесарев топливом. Мы требуем вывода из Чечни российских войск и проведения выборов президента параллельно с референдумом о независимости под контролем европейских наблюдателей. Если наши требования не будут выполнены, завод будет взорван. Заложники погибнут. После этого ваш край замерзнет в течение недели.

– Кто вы? Как вас зовут? – спросила ведущая. Ее не было в кадре, и только в аппаратной можно было видеть ее бледное от ужаса лицо.

– Мой позывной – Фатих.

– Но почему… почему Кесарев?

– Великий имам Шамиль, когда его везли в Петербург, сказал: «Если бы я знал, как велика Россия, я бы не воевал с ней». Кесарев дальше Петербурга, но это вас не спасет. Моя страна залита кровью от края до края. Ваша тоже будет залита кровью от края до края.

– Есть ли раненые или погибшие?

Камера развернулась в сторону, и все зрители увидели у стены человека, поставленного на колени. Руки его были скручены сзади, тело обнажено по пояс, и чеченец в маске, стоявший сбоку от пленника, схватил за подбородок, заставляя поднять окровавленное лицо. Лидер боевиков подошел и стал сзади.

– Три года назад этот человек остановил «Уазик», в котором были двое детей, – сказал чеченец. – Его люди расстреляли всех пассажиров, а присяжные оправдали его, потому что русские присяжные не считают преступлением, когда русские солдаты стреляют в детей и женщин. Они считают преступлением, только если в детей стреляют чеченцы. Аллах привел этого человека на мой суд. Я отвечаю на ваш вопрос о жертвах среди заложников. Жертвы есть.

С этими словами чеченец спокойно выстрелил в затылок окровавленного пленника. В стекло объектива брызнуло серым и красным. Картинка из кабинета мгновенно исчезла, сменившись абсолютно белым лицом ведущей. Потом исчезло и оно, и вместо него выскочила цветная заставка с надписью: «Телекомпания ТКТ просит извинения за временные технические неполадки».

Шеф-редактор вечерних новостей, отдавший приказ о прямом включении, истерически рыдал в аппаратной.

* * *

Данила Баров открыл глаза. Он лежал на земле, под серебристым трубопроводом. Данила отчетливо видел в свете луны крупные гайки на проржавевшем фланце и голые ветви берез, продетые между труб.

За трубами горел резервуар-двухтысячник. Огромные клубы черно-красного дыма поднимались в осеннее небо, над землей плыла черная копоть, и даже здесь, за триста метров, ощущался жар огня. Резервуар горел пока один, но было ясно, что пламя вот-вот перекинется на соседнее хранилище.