— Да уж, пришла пора задать Врубелю много вопросов. — Акнир двинулась в сторону крестильни.

— И я уверена, он ответит на все. Чур, я первая! — Даша первой вбежала во временную мастерскую.

— Мими! — Врубель бросился к ним. — Мими, ты тут… ты невредима! И ты, Коко… Я счастлив… Мими, ты пришла!

Вид у него был истерзанный, мятый и совершенно больной: покрасневшие глаза, лихорадочные рваные жесты, горячность во взгляде.

Нынешним вечером он перещеголял экстравагантностью костюма даже себя самого — на шее художника вместо галстука был повязан женский чулок из венецианского кружева. Чулок Прекрасной Дамы… Только какой из них?

— Ты знал Елену и Ирку Косую? — Чуб ткнула в грудь художника указательный палец как пистолет. — Проституток, они стояли у цирка.

— Да. Да… я дал им немного денег. Шуман как раз заплатил за эскизы… а у них был такой печальный, мучительный взгляд… совсем без надежды…

— Ты рисовал Ирку?

— Не помню, — Врубель послушно достал из внутреннего кармана своего сюртука обтянутый тканью истасканный маленький альбомчик, который он носил постоянно с собой. — У нее были прелестные руки… такие изящные и страдающие… Кажется, я портретировал ее.

Он стал перелистывать страницы, и Даша, собиравшаяся спросить заодно и про «прекрасную Нину», притормозила, увидев своими глазами карандашные наброски «натуральной графини», неповторимую фигуру бородатой Пепиты, Анну Гаппе верхом на Зизи, акробатку Марсель и небезызвестную даму под густой длинной вуалью.

— Что это? — Акнир бесцеремонно вырвала альбомчик из рук художника. — Ты видел эту женщину в цирке? Вы говорили с ней?

— Не помню. Возможно.

— Ты узнал ее?

— А должен был?..

— Говори нам прямо, что у тебя с Анной Гаппе? — грозно спросила Акнир.

— Ты ревнуешь?.. как мило, — он устало засмеялся. — Анна невероятно прекрасна и, когда я смотрю на нее, моя душа хоть на миг обретает покой. Она одна приносит мне успокоение. И не она даже, эта добронравная женственная женщина, она напоминает… я не могу рассказать тебе всех в высшей степени романтичных и трагичных моментов… но однажды я встретил ее, и никогда еще выбор не ложился передо мной столь явственно… Она была моим спасением! Должна была стать им… могла спасти… должна была спасти меня… обещала спасти… но не спасла, — сказал он безнадежно. — Анна чем-то похожа на нее… чем-то похожа… И, когда я смотрю на нее, мне кажется, счастье еще может вернуться ко мне.

Чуб поначалу показалось, что Врубель говорит о Маше, но, мысленно представив Анну Гаппе, черноволосую, крепкую, она покачала головой — никакого сходства с худенькой рыжей Машкой не было и в помине.

— И ты тоже чем-то похожа на нее, Мимимишечка… особенно сейчас, — обратился Врубель к Акнир.

Уж тут-то сомнений быть не могло. Акнир могла походить только на мать!

— Где ты был все это время? — сурово спросила ведьма.

— В Провале… — Врубель взял тонкие руки Акнир и покаянно положил свой лоб в ее ладони. — Я видел будущее.

— Будущее… — эхом повторила Чуб.

— Я видел ад, — обиженно-жалобно сказал он.

И Даша Чуб занемела, провидев за истертой фигурой речи — истину. Если Провалля отправляет нас в будущее, а в будущем всех ждет рай или ад, можно ведь провалиться прямо туда! Побывать в персональном аду и вернуться обратно!

Если Миша побывал в собственном пекле, не мудрено, что он спрыгнул с ума!

«И я тоже была в аду… в своем… в Провалле!»

— Я всегда говорил, что Демон — означает душа. Я желал выразить в своем Демоне то многое, сильное, даже возвышенное в каждом человеке, что люди считают долгом повергать из-за христианских идей! — заговорил Врубель. — Но я глубоко ошибался в своем призвании. Я единственный человечишко в мире, который проявил столько злых и нечестных мечтаний… Моя душа — это Демон. Демон — это моя душа… Она всегда будет стремиться к нему, стремиться слиться с ним, как Тамара. И Христос будет плакать обо мне. И никто не сможет помочь мне! — внезапно перешел он на крик.

Он, несомненно, был в духе — точно действительно дух его Демона вселился в это невысокое хрупкое тело, в покрасневшие глаза, в красивые тонкие и нервные руки.

— Я закончу жизнь в аду клиники… но не в том беда. После смерти я попаду в настоящий ад. Я видел это… я видел свой ад… остаток жизни я должен обречь на телесные страдания, на искупительные упражнения… Но я ничего не смогу изменить. Я сделал нечто ужасное… нечто ужасное… я стал убийцей!

Чуб подошла к картине на мольберте и болезненно вскрикнула:

— Ты убил Машку!..

Богоматери с Машиным лицом больше не было — вместо нее благоухал свежими красками холст с циркачкой на белом коне.

Было непонятно, как можно так быстро записать одну картину другой. Но эта непонятность была неважной, другая — немыслимая заслонила все прочее.

— Но это же не Анна Гаппе! Это ты… — вскричала Даша, тыча пальцем в Акнир. — Ты верхом на коне!

— Я и на коня-то в цирке никогда не садилась, — ведьма безуспешно попыталась вырвать свои ладошки из рук художника — Врубель силой удерживал их.

— Мими… моя любимая… мы должны сказать всем правду… сказать, кто мы друг для друга… не лги ей… Коко тоже должна это знать…

— Миша, не надо, — взмолилась Акнир.

— Предательница! Шлюха!

Чуб с размаху ударила ведьму по щеке.

Акнир дернулась, отшатнулась и почувствовала, что летит в безысходную пропасть…

Она точно провалилась в глубокую яму, а затем еще в одну, и еще в одну. Провалы походили на приступы рвоты, когда тело сводит, потом выворачивает наизнанку, когда живешь от толчка к толчку и не контролируешь ничего, точно несешься по волнам горной реки и бьешься о камни — мгновения бездумной бессмысленности и бессилия между новыми схватками страданий.

А когда тошнота провалов отпустила, она увидела себя стоящей посреди коридора в печальном и желтом здании, увидела Врубеля, старого, худого, почти беззубого, слепого старика в грязной измятой рубашке, его тащили санитары, он корчился и кричал, тараща незрячие страшные рыбьи глаза.

— Нет… нет… я — бог. Я — Иисус… Я — Христос!!!

«Он нарисовал Христа на коленях перед собой… Это сатанизм…» — зашептала ей в ухо Землепотрясная Даша.

Врубель не мог протянуть руки к Акнир, но он тянулся к ней слепым взглядом, всем своим естеством, молил о помощи и кричал:

— Я Иисус… Помоги, помоги… я во Тьме… меня нет…

Она подалась к нему, но жуткий коридор психушки исчез.