вы в этом еще не разобрались? – Шахов задал вопрос естественно. Он неплохо изобразил на лице недоумение. Оно и сейчас плавало в его глазах. – Этого пострадавшего еще и в камеру посадили. – Шахов деланно возмутился и неожиданно громко закашлялся в кулак.

– Сочувствую всей душой, – искренне рассмеялся Галенко. – Ну вот что, Шахов, – уже серьезно сказал он. – Не думаю, чтобы все это избавило вас от ответственности. Советую посмотреть правде в глаза. Еще не поздно. Рассказывайте откровенно. Мартынов признался. Обыск кое–что дал…

– Ах, извините, товарищ майор! Спасибо за разъяснения. Я все расскажу. – Шахов изобразил на своем лице испуг и покорность. – Только сейчас я понял, что вы мне добра желаете. Как я рад, что еще на бумагу не занесли мое вранье, а то бы мне еще хуже стало. Для вас я готов на все. Только теперь я осознал, что действительно совершил грабеж. Спасибо вам, товарищ начальник! – Паясничая, Шахов встал со стула и поклонился. Поймав на себе осуждающий взгляд Солдатова, он почувствовал бессмысленность своей выходки и обозлился еще больше, насмешливое выражение исчезло с его лица.

– Вот и поговорили, – выдохнул он, усаживаясь на стул. – А за незаконный обыск ответите и за то, что дело шьете. Я жалобу прокурору писать буду.

– Что с вами творится сегодня, Шахов? – невольно вырвалось у Солдатова. – Вчера же договорились, что вы обо всем подумаете…

– Так то было вчера! Недаром говорят: во хмелю – намелю, а просплюсь – отопрусь! – Шахов, казалось, упивался своей яростью.

– Вчера вы не были пьяны.

– А вы проверили? Освидетельствовали? К врачу посылали?

Галенко встал и, наклонившись над столом, словно хотел получше вглядеться в Шахова, резко сказал:

– Хватит. У вас судимостей полная горсть. Не набивайте себе цену.

Шахов вскинул голову, в упор посмотрел на Галенко.

– Ну, спасибо, начальник, – губы его искривились. – Я сразу понял, что разговор у нас не получится.

– Это как же понять? Разъясните…

– Разъяснять нечего. Нутром почувствовал. Забота у вас одна – ошейник накинуть и жизнь мою растолочь. А мне еще пожить охота. Как–никак помоложе вас, – грубовато, но убежденно выпалил Шахов. Он взглянул на Галенко и заметил на его лице грустную добродушную улыбку. Она была для него неожиданной.

– Зря, Шахов, – тихо проговорил Галенко, и его улыбка сменилась сожалением, – никто вашу жизнь в шелуху превращать не намерен. Скажу больше, вы сами, своими руками это давно уже сделали. А жаль, – искренне сказал он. Лицо Галенко сморщилось, как от боли, и стало озабоченно–сердитым. – Еще раз советую – одумайтесь. Для вас еще не все потеряно. И совесть…

– Совесть? Меня совестью одеколонить нечего, – огрызнулся Шахов, и его охватило чувство досады: опять не смог удержаться от грубости. Он до ломоты сжал челюсти, понимая, что без причины обидел сейчас майора и Солдатова.

– Ну что ж, Шахов! Как говорят в таких случаях, рад был познакомиться. Жалею, что разговор у нас не получился.

Кося взглядом, Шахов смотрел на уходящего Галенко. На какую–то минуту он смолк. Потом решил: «Лирика все это. Жил и проживу без нее. Чихать я на все хотел в теперешнем положении».

Оставшись вдвоем с Солдатовым, Шахов пытался забыть о неприятном разговоре с Галенко. Ссутулившись, широким ребристым ногтем большого пальца он стал ковырять зеленое сукно письменного стола.

– Не надо портить имущество… Шахов убрал руку со стола.

– Нехорошо говорили. Тяжелый, занозистый у вас характер, – осуждающе произнес Солдатов. – С вами не соскучишься. – И чтобы успокоить его, Солдатов добавил: – Что сделано – то сделано. Теперь нечего нос вешать.

– А я не вешаю. Подумаешь, пришел. Ну и познакомились: здрасте – до свидания! – Шахов разогнулся и устремил свой взгляд в окно. – Сяду я, получу срок или не получу, ему–то какое дело!

– Давайте, Шахов, продолжим нашу пресс–конференцию, – сказал Солдатов, – время уходит.

– Поговорить всегда готов, – оживился Шахов, делая упор на первом слове. – Выходит, нет у вас доказательств.

– Вот с чего начинаете, – упрекнул его Солдатов и зашагал по кабинету.

Шахов наблюдал за ним, но ничего настораживающего в его поведении не заметил. Капитан был таким же, как и вчера.

Наблюдал и Солдатов. Ему было важно знать, почему так резко изменился Шахов. Без этого допрос не достигнет цели. Еще вчера он понял, что Шахов не тот человек, которого можно запутать безобидными на первый взгляд вопросами, незаметными ловушками. Ему от Шахова нужно было не только признание, но и искреннее переживание, которое обычно и кладет начало настоящему, я не мнимому раскаянию. Это нужно было и для того, чтобы поточнее разобраться в Мартынове.

Работа научила Солдатова хорошо понимать людей.

Научила здесь, в этом небольшом кабинете, где ушедшие в себя неразговорчивые грабители, шумные и верткие карманники, остроумные мошенники, неприличные в своей откровенности девицы, заискивающие скупщики краденого изворачивались, лгали, признавались… И вчерашнее искреннее, ненаигранное поведение Шахова настроило его на откровенный разговор.

– Утешать вас не стану. Доказательства у нас есть. И вещественные и свидетельские. Оснований для ареста достаточно. Рассказывайте, Шахов, правду! Решайтесь. Вы же серьезный человек.

– Всю жизнь мечтал. Не считайте меня дураком! Зачем же в таком положении мне сознаваться? Я еще выкручусь, вот посмотрите.

– Для того чтобы поставить над прошлым точку, – сказал Солдатов.

– Это как же понимать? – сверкнул глазами Шахов.

– Сейчас поймете. Вам уже под сорок! Я хочу, чтобы это была ваша последняя судимость. Лично мне не нужно ваше признание из–за страха. Лично я обойдусь без него. Вы вчера говорили о страхе?

– Не понял, – Шахов нервно зевнул, прикрыв рот ладонью, – какое отношение это имеет ко мне?

– Скажите откровенно, когда на грабеж шли, то знали, чем это грозит?

– Знал.

– Вот видите, и страх не сдержал! Выходит, дело не в страхе.

– А в чем же?

– Совесть у вас глухая. Живете как в спячке… и зло творите.

– Это все слова. Выразительно говорите. Послушаешь… – с неприятным смешком процедил Шахов.

– А, пожалуй, вы правы. Действительно слова. Шахов молчал, не понимая, куда клонит Солдатов.

В жизни он не раз сидел во время допросов по эту роковую для него сторону стола и уже давно стал рассматривать эту сторону как западню, которая вот–вот захлопнется.

– Да, – повторил Солдатов, – слова вам действительно уже осточертели. Словам вы не верите, а верите, наверное, в судьбу.

– В судьбу верю, – согласился Шахов.

– Судьба играет человеком, так, что ли? – улыбнулся Солдатов.

– Играет, – согласился Шахов.

– И с вами она играла всю жизнь?

Шахов молчал. Солдатов понял, что больно задел этим вопросом его самолюбие. Странная все–таки психология у воров. С одной стороны, им нравится ссылаться на судьбу, которая играет